Роман

Когда просьба его была исполнена, он заговорил:

– Братья славяне! Грустно, беспримерно грустно сознавать, что чудесный день сей миновал, как минуют тысячи, миллионы других дней нашей земной жизни. Все, все проходит, сказал иудей Соломон. Но – не проходят вера, надежда, любовь, добавим мы, русские христиане. Не проходят и не пройдут они вовек, ибо они не камни, не песок, не плоть человеческая. Из поколения в поколение передаются они, нетленные и вечные, и благодаря этой нетленности мы знаем их и храним. Хоть и грустно, что солнце этого дня давно закатилось и через какие-то два-три часа ознаменует своим появлением другой, новый день, но зато как радостно, что день минувший положил отсчет нового времени для двух любящих сердец и для всех нас. Вот я сказал про эту радость и… о чудо: я и забыл, что грустил минуту назад о дне минувшем! Новое время, новая жизнь дали нам радость сию, а посему нет и не может быть места грусти в наших сердцах – радость и только радость, дорогие мои соплеменники. Пусть вечно длится для нас эта радость, пусть будет вечной эта свадьба, это веселье! И пока я жив, клянусь Богом, друзья мои, я сделаю это! Завтра или, точнее, сегодня продолжим мы наш праздник, непременно продолжим! А посему, селяне, поклонитесь новобрачным, и с молитвою, я повторяю – с молитвою! – ступайте по домам, спите, набирайтесь сил, чтобы к обеду снова быть здесь и возрадоваться, так сказать, с новой силой. Да. Но с одним условием отпущу я вас, с одной просьбой: не запирайте нынче двери, оставьте их открытыми, как делали это некогда наши прапрадеды, дабы светлый дух праздника мог беспрепятственно войти в любой дом и осчастливить хозяев своим присутствием. Поистине, счастье и достаток не уйдут из этого дома вовек, так что не запирайтесь, люди русские! И не торопитесь встать пораньше, как привыкли вы, выспитесь вволю, наберитесь сил, а к трем часам пожалуйте к нам, все, все, непременно все! С новой силой будем мы пить и есть во славу нового времени, времени любви! Поднимем же последний бокал ушедшего дня за день грядущий! Виват!

– Ураааа! – закричали мужики, поднимая стаканы с водкой.

Все выпили.

Роман с Татьяной пригубили игристое вино и посмотрели в глаза друг друга.

– Неужели нас оставят одних? – спросила Татьяна.

Вместо ответа он поцеловал ее пальцы.

– Мне не верится, что весь этот народ уйдет и будет тишина… – продолжала она.

– Я люблю тебя, – шептал Роман ее пальцам.

– Да и как-то жалко, что они уйдут… они такие хорошие…

– Я люблю тебя.

– Милый… – она провела рукой по его светлым мягким волосам. – Я так люблю тебя, что боюсь чего-то.

– Ты боишься? Чего же?

– Это трудно понять тебе… вот сейчас боюсь поставить этот бокал на поднос. А вдруг это разрушит нашу любовь?

Роман осторожно взял у нее бокал и поставил вместе со своим на поднос, который неподвижно держал «кумачовый» парень.

Татьяна смущенно улыбнулась и опустила голову.

– Я кажусь тебе глупой? – тихо спросила она.

– Я обожаю тебя, – сказал он и, осторожно взяв ее за плечи, поцеловал прелестное опущенное лицо.

Вокруг же все было в движении: крестьяне, выпившие, по совету Красновского, еще «на посошок, чтоб дойти вернее», кланялись новобрачным и отходили, направляясь к дороге, Антон Петрович громко упрашивал тетушку «спеть из “Нормы”», Рукавитинов, отец Агафон и сидящий на траве Клюгин о чем-то спорили, Красновская что-то оживленно пересказывала попадье, «кумачовые» парни мелькали среди гостей.

Тетушка, решительно отказавшись от «Нормы», подошла к новобрачным.

– Ну вот, дети мои. Танечка, ты бледна, ты много вынесла сегодня, ангел мой… – Тетушка поцеловала ее. – Ты прекрасная, красивая, я так рада за тебя и за Рому! Я так волновалась, наверно, не меньше твоего. Ромушка! – Она поцеловала Романа. – Счастье твое вижу глазами покойных родителей твоих и радуюсь еще больше. Милые, милые дети мои! – Она взяла их за руки. – Пойдемте, я провожу вас в ваши покои.

– Как?! Они покидают нас? – воскликнул Антон Петрович, заметив движение тетушки.

– Да, да, друзья! – решительно сказала тетушка, держа новобрачных за руки. – Молодые давно уже хотят уединиться, мы утомили их своим стариковским весельем!

– Ну что вы, тетушка, – Роман поцеловал ее руку. – Нам так хорошо с вами, но просто…

– Просто мы вам немножечко надоели! – вставил Антон Петрович, и все засмеялись. Роман и Татьяна переглянулись и заулыбались.

– Милые юные создания! – подошел к ним дядюшка. – Мы вас прекрасно понимаем. Окажись мы с Лидочкой на вашем месте, то сбежали бы гораздо раньше! Вы оказались терпеливей, за что от всей нашей изъеденной молью и посыпанной перхотью стариковской камарильи низкий вам поклон!

Он поклонился.

Гости обступили молодых, а удаляющиеся с песней крестьяне махали платками, шапками и выкрикивали слова благодарности и прощания.

– Счастья вам, дорогие мои, – поцеловал молодых Куницын.

– Здоровьица, здоровьица, милуй вас Господи! – обнимал их отец Агафон.

– Деточек, деточек малых! – шептала, целуя их, попадья.

– До завтра, друзья мои! – пожал им руки Рукавитинов.

– До сегодня… – нехотя поднялся с травы и кивнул головой Клюгин.

Надежда Георгиевна поцеловала их, молча улыбаясь, а Илья Спиридонович, Валентин Ефграфыч, Иван Иванович, Амалия Феоктистовна и дьякон просто поклонились.

– Счастья вам, беспокойного, прелестного счастья! – поцеловал их дядюшка, и вместе с тетушкой новобрачные пошли к дому.

– А нам, друзья, остается только по-стариковски ударить по бубендрасам и отойти на покой! – обратился дядюшка.

– По бубендрасам… это… превосходно! – забормотал Красновский, потирая руки. Молодые, ведомые тетушкой, тем временем подошли к дому. На террасе «кумачовые» ребята, Аксинья и Наталья под руководством Никиты убирали со стола.

– Всем, всем отдыхать! – сказала им тетушка. – Завтра приберете, а сегодня – отдыхайте, хватит шуметь. Никитушка, спасибо тебе огромное, ступай, отдохни. Ксюша, уложи ребят на сеновале, а Никитушку в буфетной.

Аксинья кивнула, облегченно отставив в сторону стопку тарелок.

– Пойдемте, пойдемте, мои милые, – повела тетушка молодых мимо террасы к крыльцу.

На ступенях крыльца сидел, сгорбившись и обхватив колени, Дуролом.

– Парамоша! – с усталым удивлением остановилась тетушка. – Что ты здесь делаешь?

Дуролом вздрогнул, поднял голову, встал и, сойдя с крыльца, торопливо поклонился:

– Извиняйте, я тутова вот присел, все дождать чтобы…

– Подождать?

– Ага, – кашлянул Дуролом. – Дождать, стало быть, Роман Лексеича да Татьяну Лександровну.

– Вот как? – улыбнулась тетушка, оглядываясь на Татьяну. – Чего же ты хочешь, неистовый Парамоша? Напоследок напугать их?

– Упаси Господь, Лидия Костатевна, что ж вы говорите такое! – дернулся и перекрестился Парамон. – Я ж не напугать, а поздравить дожидал, чтоб, значит, с глазу на глаз.

– С глазу на глаз?

– С глазу на глаз, с глазу на глаз! – бормотал Дуролом.

– Ну, что ж, – тетушка привычным движением обхватила себя за локти. – Если это так конфиденциально, тогда, дорогие мои, я буду ждать вас наверху.

Она поднялась по ступенькам крыльца и скрылась за дверью.

Дуролом, оглянувшись по сторонам, сунул руку за пазуху и что-то с осторожностью вынул. Немытые пальцы его разжались, открыв лежащий на ладони колокольчик, не очень аккуратно вырезанный из дерева.

– Вот… – забормотал Дуролом, беря колокольчик за ушко и показывая новобрачным. – Колоколец деревянный. Я, тово, Роман Лексеич, когда с цыганами странствовал, то однова под Черниговом по лесу шлялся да на землянку набрел. Туда глянул, а она вся попрела. В нутрях там два комелья да постель деревянная. На комельях Cвятое писание, уж червием проеденное… Трезубец для лучинок да вот колоколец этот. Писание-то все поистлело, под пальцами сыплется, а колоколец я взял. Стало быть, святой богоугодник там себя к райской жизни сподабливал, а как освятился, так и вознесся на небеси во славу Божью. Вот оно как. А колоколец-то, значица, святой. Сперва потрясешь – деревяшка деревяшкой, а опосля прислушаешься – быдто ангелы поют…

Он поднес колокольчик к уху и затряс им. Колокольчик издавал сухой деревянный звук.

– Во! Слыхали?! – сверкнул глазами Дуролом и сильней затряс колокольчиком. – Во! Во! Поют ангелы Божьи, славят Господа нашего Иисуса Христа, да тятю с маменькой Его. Во! Во! Как послушаю, так жизни вечной алчу, от грехов отрекаюся!

Он еще немного потряс колокольчиком, дергаясь и пяля глаза, потом вдруг притих и с поклоном протянул колокольчик новобрачным:

– Примите, значица, от Парамона Коробова на счастье вечное.