Роман
Шрифт:
Баба с платочком тем временем двинулась к кострам, увлекая за собой хоровод. Крестьяне запели еще громче, слитые воедино голоса колыхали ночной воздух:
В хороводе – нам встречаться!В хороводе – расставаться!Эх! Барыня ты моя! Сударыня ты моя!Эх! Эх-да! Расставаться!В хороводе – потеряться!В хороводе – огорчаться!Эх! Барыня моя! Сударыня ты моя!Эх! Эх! Огорчаться!Роман
– У нас нынче – субботея! – снова затянула ведущая, когда песня кончилась, и крестьяне дружно подхватили.
Ну а завтра – воскресенье!И песня пошла по новому кругу Дважды обведя хоровод вокруг костров, баба засеменила к липам. Под ними было прохладно, и песня звучала глуше. Хоровод замелькал между стволами, оплетая их поющей пестрой лентой.
– Барыня ты моя, сударыня ты моя! – голосила ведущая, обводя хоровод вокруг темных стволов и направляясь к кострам. Пестрая людская лента струилась за ней. Вдруг, когда до костров оставалось шагов двадцать, ведущая пронзительно взвизгнула, отсоединилась от хоровода и, подхватив с боков подол поневы, побежала к кострам.
Песня тут же стихла – по-видимому, большинство крестьян было готово к такому повороту.
Баба же с разбегу перепрыгнула через один костер, и сразу же – через другой, сверкнув над огнем кружевами юбки и крепкими икрами ног.
Едва она, отпустив подол, повернулась к остановившемуся хороводу, как крестьяне грянули:
Гори, гори ясно, чтобы не погасло!Гори, гори ясно, чтобы не погасло!Баба, что шла в хороводе сразу за ведущей, точно так же подхватила подол и, завизжав, побежала к кострам. Перепрыгнув через оба, она подошла к пританцовывающей ведущей и тоже стала пританцовывать, распевая: «Гори, гори ясно!»
Третьей в хороводе была Лидия Константиновна. Смущенно улыбаясь, она покачала головой, но крестьяне, видя ее замешательство, запели громче, прихлопывая в такт. Антон Петрович что-то шепнул ей, она со вздохом подхватила свое длинное платье, обнажив тонкие голени в черных чулках, и неумело по-женски побежала к кострам, вызвав ликование толпы.
Тонкие ноги перенесли ее через костры, расплатившись с янтарным жаром лакированной туфелькой. Бабы подхватили тетушку под руки, и под всеобщее ликование, смеясь и прихрамывая, она послала хороводу воздушный поцелуй. Антон Петрович не очень проворно скинул пиджак и, крикнув: «Асса, варвары!» – побежал к кострам, взмахнув руками и смешно согнувшись, перепрыгнул один, затем второй, потом оступился и повалился под ноги ловящих его тетушки и баб.
– Ура! – закричал Аким, и мужики подхватили.
– Гори, гори ясно! – снова разнеслось над лугом.
Настал черед Надежды Георгиевны, и она, к всеобщему удивлению, перепрыгнула костры с девичьей легкостью и на радостях расцеловалась с поймавшей ее в объятия тетушкой.
Роман понял, что теперь прыгать ему, и повернулся к Татьяне. Лицо любимой светилось детской радостью, она вся трепетала от счастья и была необыкновенно хороша в этот миг.
Роман обнял и поцеловал ее.
– Гори, гори ясно! – гремело позади них.
– Прыгай, милый… прыгай! – шептали ее близкие губы, отблеск огня играл в сияющих
глазах.И, повинуясь восторженному приказу этих счастливых глаз, Роман побежал к кострам.
«Я люблю ее!» – успел подумать он, и пламя дважды мелькнуло под ногами.
– Ромушка! Милый! Жив! – обняла его смеющаяся тетушка, но он нетерпеливо повернул лицо назад.
Там, в темноте, под липой стояла Татьяна. Белое платье выделяло ее из хоровода. Вот она двинулась и словно поплыла по лугу, приближаясь к кострам. Затаив дыхание, Роман следил за ней. Казалось, что некая невидимая волна несет ее на костры, а она стоит, отдавшись этой волне, чуть разведя руки. Вот платье ее мелькнуло над первым костром, еще несколько шагов, полет и – Роман сжал ее в объятиях.
Толпа под липами дружно закричала.
– Люблю, люблю тебя! – шептал Роман в ее волосы.
– Жива, жива тобой! – восторженно шептала она.
– Танечка! Танечка! – тянулась к ней Лидия Константиновна.
– Танюша! Браво! – ловил и целовал ее руки дядюшка. – Эдакий антраша! Брависсимо!
– Лебедушка, лебедушка белая наша! – причитала баба, опускаясь на колени и целуя край Таниного платья.
Вдруг из-под лип донесся слитный гул восклицания, тут же сменившийся смехом.
Все повернулись и увидели Красновского, распластавшегося на траве в трех шагах от первого костра.
– Петруша! – всплеснула руками Надежда Георгиевна, но Антон Петрович грозно поднял вверх указательный перст:
– Нет! Не верю! Чтоб наш Илья Муромец да не смог?! Не верю!
Под смех и подбадривающие возгласы Красновский приподнялся, пошатываясь, отступил назад, с трудом разбежался и, перепрыгнув костер, упал снова.
– Господи! – воскликнула Надежда Георгиевна и побежала к нему.
– Вот теперь – верю! – махнул рукой Антон Петрович, повернулся к бабам. – Ну-ка, матушки, уберите Безухова с поля боя!
Бабы подбежали к Красновскому и вместе с Надеждой Георгиевной подняли, повели под руки.
– Как между Сциллой и Харибдой… – бормотал он, показывая пальцем на костры.
Вслед за ним через огонь ловко, с посвистом, перепрыгнул Аким, затем – его сын Стенька, потом, непрерывно визжа, прыгнули две молодые девки, какая-то толстая баба, Фаддей Гирин, Иван Иванович и… настала очередь отца Агафона. В сильном волнении он выступил вперед, крестясь и подхватывая полы рясы, стоящие позади дьякон и попадья что-то наперебой говорили ему, поддерживая под локти, по-видимому упрашивая его не прыгать, но Федор Христофорович упрямо мотал своими белыми прядями.
Видя его решимость, крестьяне грянули:
Гори, гори ясно, чтобы не погасло!Гори, гори ясно, чтобы не погасло!Батюшка нетерпеливо увернулся от своих опекунов, просеменил несколько шагов и, снова перекрестившись, присел, подхватив рясу и примериваясь.
– Просим, просим, святой отец! – закричал повиснувший на бабах и супруге Красновский. – Mens sana in corpore sano!
– Ведь это так замечательно, так хорошо! – говорила Татьяна.
– Вперед! Вперед! – кричал Антон Петрович.
Но отцу Агафону не суждено было порадовать своих прихожан: в момент, когда он уже собрался было бежать и прыгать, над соседствующими с липами кустами с треском и шипением взвилась петарда, обильно сыпя искрами, поднялась над лугом и взорвалась, рассыпавшись на множество зеленых огней.
Песня и голоса тут же стихли.
– Батюшки… – испуганно протянула баба, поддерживающая Красновского.
– Аааа! Шутихи! – воскликнул Антон Петрович. – Милости просим! А подать сюда шутихи на радость новобрачных!