Роман

– Я должен видеть ее, – произнес он, обращаясь к липам и реке. – Я три дня не видел ее. Целых три дня!

Ничто не могло оторвать Романа от этих мыслей: лицо Татьяны стояло перед глазами, ее робкий чистый голос мерещился повсюду.

Потушив папиросу о подоконник, он бросил ее вниз и, повернувшись, посмотрел на единственную глухую стену студии. Вся она была увешана эскизами к будущей картине. Эскизы были разные: почти мгновенные наброски углем, подробные рисунки сангиной и карандашом, несколько акварелей и, наконец, картинки, писанные маслом.

Он подошел ближе к стене. Несмотря на бросающееся в глаза различие эскизов, их объединяло то, о чем знал лишь автор: все они были написаны вечером, перед заходом или во время захода солнца. На всех эскизах край опускающегося светила выглядывал из-за дальнего леса оранжевым, красным или желтым сегментом одинакового размера. Такой же сегмент был нарисован карандашом и на самой картине.

Картина, которую собирался написать Роман, называлась «Закат» и должна была передать то неповторимое мгновенье, когда любимый пейзаж озаряется неизбежно исчезающим солнцем, а слабеющий луч скользит по кустам, верхам деревьев, кресту колокольни, словно навсегда прощаясь с ними. Передать это прощание солнца с природой Роман готовился все эти четыре месяца. Раньше это казалось ему невероятно трудным, более трудным, чем увидеть «нетварный» свет, каждый эскиз ему чем-то не нравился, он постоянно заменял старые новыми, а потом – наоборот, и никогда не был доволен.

Теперь же, глядя на увешанную стену своими «новыми» глазами, он радостно улыбался, эскизы нравились ему все. Да и вообще все окружающее нравилось: и белый нетронутый холст, и разложенные тюбики красок, и кисти, бодро топорщащиеся из вазочки, и эскизы, и потолок, и окно, и чудная, сбрызнутая росой природа за этим окном.

«Господи, как все хорошо! – радостно думал он, подходя к стене и трогая руками эскизы. – Как славно, что все это есть, все это существует. Теперь во всем этом есть смысл, теперь я все люблю и мне не надо что-то добавлять к этому миру».

Постояв у стены, он взял лежащий в углу на лавке кусок сложенного вчетверо холста и, развернув его, накрыл подрамник с начатой картиной…

За завтраком Роман непрерывно думал о Татьяне, пропуская мимо ушей все, что говорилось за овальным, по-утреннему чистым столом. Очнуться от своих мыслей ему пришлось лишь в момент упоминания Антоном Петровичем Гнилого колодца, который находился в лесу неподалеку от дома лесничего, а следовательно – и от Татьяны.

– Вообразите мое замешательство, – говорил дядюшка, делая себе бутерброд с черной икрой. – Я подходил с естественным желанием утолить, так сказать, жажду, пусть и не очень свежей водицей, а тут вдруг эдакая оказия!

Лидия Константиновна засмеялась, отворачивая краник у самовара и добавляя в чашку с чаем кипятка.

– Что? Какая оказия? – спросил Роман. – Вы, дядюшка, там кого-то видели? А у Адама Ильича вы не были? – Воспенниковы переглянулись и дружно рассмеялись.

– Я там, Роман, свет Алексеевич, видал всего лишь медведя! А Адама Ильича двадцать лет назад здесь и в помине не было! – смеялся дядюшка.

– Рома, ты опять ничего не слушаешь, – улыбалась тетушка, подавая ему полную чашку. – Скажи мне, что твоя рука?

– Я абсолютно здоров, тетушка, – ответил Роман. – Рука совершенно не болит.

– И все-таки тебе следует быть осторожным. После завтрака не забудь принять порошки.

– Не забуду, – пробормотал Роман, снова погружаясь в мысли о Татьяне.

– Ты был утром в студии, – утвердительно и с теплотой произнес Антон Петрович. – Я слышал скрипы и понял, что это ты. Вот, Лидочка, что значит одержимость творчеством!

– Ты уже писал сегодня? – спросил тетушка. – Не рановато ли?

– Не рановато, радость моя, не рановато! – перебил ее Антон Петрович, откусывая от бутерброда. – Как твоя картина, Рома?

– Никак, – с легкостью ответил Роман, разглядывая стоящую перед собой чашку.

– Как это – никак? – удивился Антон Петрович.

– Я решил пока отложить живописные занятия, – произнес Роман после недолгой паузы, и вдруг спросил: – Скажите, дядюшка, что, Адам Ильич… – он рассеянно потер висок.

– Что – Адам Ильич? – непонимающе поднял брови дядя.

– Адам Ильич… любит охотиться? – спросил Роман совершенно неожиданно для себя.

– Охотиться? Не знаю, право, – пожал плечами Антон Петрович. – Я с ним ни разу не хаживал…

– А на бильярде он играет? – спросил Роман и вдруг, протянув руку, сжал запястье тетушкиной руки. – Тетушка! Дядя! Поедемте сегодня к Адаму Ильичу! Я так благодарен ему, мне так хочется видеть его и… и Татьяну Александровну.

Произнеся ее имя, он покраснел, и волнение охватило его.

Антон Петрович и Лидия Константиновна переглянулись в недоумении.

– Поедемте, поедемте! – повторял Роман, не отпуская тетушкиного запястья.

– Да я… право, не против, – произнесла Лидия Константиновна. – Но, Ромушка, ты же еще не совсем здоров, я боюсь, что…

– Я совершенно, совершенно здоров! – нетерпеливо перебил ее Роман, встав с места, подойдя и обнимая тетушку за плечи. – Неужели из-за пустяковой раны я должен отказывать себе во всем?!

– Да в чем же, помилуй, ты себе отказываешь? – она робко смотрела на него снизу вверх.

– Во всем! Во всем! – воскликнул Роман. – Поверьте, я не могу и минуты быть затворником, я не выношу затворничества и больничного режима! Поедемте, прошу вас!

Тетушка в замешательстве перевела взгляд на Антона Петровича.

– Лидочка, ну а почему бы и не поехать? – развел руками он. – Рома здоров как бык – ты посмотри на его румянец.

– Но Клюгин говорил…

– Да Бог с ним, с Клюгиным! – поморщился Антон Петрович. – Сядем в рессорную коляску, запряжем лошадку поспокойней да и съездим.

Лидия Константиновна вздохнула и, помолчав, согласилась.

– Ну, коли Роме так неймется…

В голосе ее чувствовалась обида.

– Все будет преотлично, тетушка!

Антон Петрович, улыбаясь, подмигнул ему.

– Ах, тетушка, они такие добрые люди! – с чувством говорил Роман, садясь на свое место и торопливо отпивая из чашки. – Адам Ильич кажется всем угрюмым, но я знаю, что он чрезвычайно добр. Я чувствую это.

Тетушка пожала плечами:

– Право, не знаю. Я и видела-то его всего раза четыре. Вот Танечка – добрая душа, это правда.

– Танечка просто ангел во плоти, – согласно кивнул Антон Петрович, громко прихлебывая из чашки. – И я полагаю, что она еще и необыкновенно мила.

Произнеся это, он, старательно сдерживая улыбку, искоса взглянул на Романа.