Роман

– Спасибо, хорошо, – ответил Роман, щурясь от бьющего в глаза солнца.

– Так вам солнце спать не дало? – быстро произнесла она, уже без всякой позы, удивив Романа внезапной искренностью и непосредственностью. – Это я виновата. Забыла шторы притянуть.

Своей легкой, словно плывущей, походкой она подошла к окну и сдвинула штору так, чтобы свет не падал на Романа.

– Не беспокойтесь, я прекрасно спал, а теперь уже надо вставать.

– Нет, нет. Как же – вставать? Вам приказано лежать, а мне – ухаживать за вами.

– Помилуйте, кто же это приказал?

– Доктор Клюгин, ваша тетушка и мой отчим.

Девушка стояла возле стола с цветами. В ее опущенных руках было столько девичьей робости, скромности и непосредственности, что Роман улыбнулся:

– Простите, мы ведь с вами до сих пор не знакомы. На Пасху в общей суматохе нас никто не представил друг другу. Как ваше имя?

– Татьяна, – быстро ответила девушка и тут же поправилась: – Татьяна Александровна.

– Очень приятно. А я – Роман Алексеевич.

– Мне тоже очень приятно, – ответила она, опять как бы прячась за фразу.

– По всей видимости, я в доме лесничего?

– Да, в нашем доме.

Она подошла к этажерке и взялась за нее руками, словно стараясь спрятать свои руки, так явно выдающие ее характер.

– Теперь утро. Неужели я так долго спал?

– Вчера вас отчим привез без сознания, – заговорила она, слегка волнуясь. – Он вас в лесу нашел…

– Я это помню, – усмехнулся Роман. – Вот только потом что было – не знаю.

– А потом он привез вас сюда, мы вас перевязали, и он поехал за Клюгиным. Ваших родных в ту пору дома не оказалось, они ждали вас в лесу на условленном месте. Приехали они только три часа пополудни. Отчим им оставил записку, и они сюда приехали…

– Воображаю, что с ними было! – качнул головой Роман, с улыбкой откидываясь на подушку.

Татьяна тоже улыбнулась и заговорила совсем по-простому, нисколько не стесняясь:

– Да, вы правы. Это был такой переполох! Тетя ваша плакала, дядя хотел ехать в город, все время кричал, чтоб закладывали, Клюгин на них бранился, а вы лежали пластом, в забытьи.

– Просто акт из трагедии! – засмеялся Роман.

– Ну, теперь-то можно смеяться, – пожала плечами Татьяна, и легкая тень задумчивости сошла на ее лицо. – А тогда все это было страшно. Вас отчим привез всего в крови.

Она замолчала, а потом вдруг спросила тихо и как-то настороженно:

– Скажите, а вы и впрямь убили волка?

– Да. Убил, – ответил Роман, – хотя, признаться, до сих пор не верится. Но – вот подтверждение!

Он поднял забинтованные руки.

– Он на вас бросился?

– Да нет, это я бросился на него с ножом и убил.

На девушку сказанное подействовало странно: она отвела глаза и стала безотчетно водить рукой по точеной рейке этажерки. Роман молча смотрел на нее. На вид Татьяне было лет двадцать. Тогда, в церкви, ее лицо показалось Роману не столько красивым, сколько милым, почти ангельским. Теперь же, рассматривая ее, он с каждой минутой убеждался, насколько красива она. Красота Тани не была яркой, поражающей взгляд, подобно Зоиной красоте. В этом лице все складывалось по-другому, не броско, но с тем тихим очарованием, по которому легко отличить русскую девичью красоту от любой другой.

У Татьяны были милые зеленые глаза, под дугами тонких бровей смотрящие мягким и внимательным взглядом, в котором явно рассудок уступал место сердцу и душе; по-детски припухлые, правильной формы губы и такой же правильный нос. Овал лица ее обрамляли густые русые волосы, заплетенные простой косой, достающей Татьяне до пояса.

Сейчас, когда она стояла у этажерки, голова ее слегка склонилась к плечу, а плечо, хрупкое девичье плечо, обтянутое простым серым молескином, слегка поднялось, словно в недоумении.

В позе неподвижно стоящей девушки было столько тихого очарования, столько простоты и в то же время какого-то особого, только ей присущего достоинства, что Роман замер и неотрывно смотрел на нее.

Татьяна первая нарушила тишину.

– Скажите, зачем вы это сделали? – спросила она, не меняя позы.

Роман хотел было ответить в свойственной ему быстрой, полушутливой манере, но вдруг осёкся, почувствовав какую-то неловкость перед этой девушкой.

Она спросила его так искренно, как давно уже никто не спрашивал.

Именно поэтому ответы вроде «меня толкнул на это азарт охотника», или «я внезапно почувствовал себя воином» показались ему теперь пошлыми и глупыми. Он всерьез задумался: «Действительно, зачем я сделал это? Неужели из-за жалости к лосенку? Ну, с другой стороны, ведь не травой же питаться волку? Но мое сердце содрогнулось от этой сцены. Это все равно что есть ребенка. Я убил его потому, что не мог вынести этого… просто не мог».

Роман приподнялся с подушки и, оперевшись руками о кровать, заговорил:

– Все дело в том, что я увидел, как этот волк пожирал убитого им лосенка. Это зрелище было так неожиданно, я до этого шел по красивому березовому лесу, собирал грибы. Все было так красиво, безмятежно. И тут вдруг этот хруст молодых костей, кровь и… и эти налитые кровью волчьи глаза. Я просто весь содрогнулся, выхватил нож и безотчётно кинулся убивать.

Он замолчал и посмотрел на Таню.

Их глаза встретились.

– Вы осуждаете меня? – спросил Роман.

– Нет, – просто ответила она и замолчала.

И действительно, в ее молчании не было ни осуждения, ни удивления, ни скрытого преклонения перед отчаянным поступком Романа. Зато было что-то такое, что бывает у натур глубоких и ищущих.

Внезапно за окном послышался звук подъехавшего экипажа.

Татьяна подошла к окну:

– Вот и Клюгин приехал. Я пойду встречу, а вы лежите покойно.

Она быстро выбежала, прошуршав своим длинным платьем.

«Совсем как девочка, – заметил про себя Роман, проводив ее пристальным взглядом. – Как, однако, в ней много всего».