Роман

– Орел – вы, решка – я.

Он бросил пятак на стол.

Решка была сверху.

Сумрачное лицо Куницына слегка побледнело, он нахмурился, но решительно взял револьвер, не глядя три раза крутанул барабан и быстро прижал дуло к виску. В это время за окном мелькнула тень и послышался вскрик Татьяны.

Куницын спустил курок.

Раздался громкий щелчок.

В дверь застучали сильнее, послышались взволнованные женские голоса.

Куницын отвел руку с револьвером от виска.

Бледный лоб его мгновенно покрылся испариной.

– Ваш черед, – еле слышно произнес он.

Роман взял револьвер.

– Отец! Отец! – послышались крики Татьяны. – Остановись, прошу тебя!

Роман вздрогнул от голоса любимой, но, видя перед собой бледное, дышащее решимостью лицо Куницына, его как-то вдруг посветлевшие глаза и подрагивающие усы, три раза прокрутил барабан и прижал тупое дуло к виску.

К крикам и голосам женщин за дверью присоединился глухой бас конюха.

Роман потянул спусковой крючок.

– Нет! – хрипло вскрикнул Куницын, подаваясь к Роману через стол, но Роман потянул сильнее. Щелчок, раздавшийся возле уха, показался Роману выстрелом.

Замерев, он держал револьвер у виска. Куницын закрыл лицо руками и, сгорбившись, затрясся в беззвучном рыдании. Роман опустил револьвер.

В этот миг дверь треснула и распахнулась от сильнейшего удара.

В комнату тяжело ввалился конюх Гаврила, огромный, грузный мужик. Из-за его спины выбежала Татьяна. Мгновенье она с ужасом смотрела на сидящих, потом бросилась перед отцом на колени и, обняв его, зарыдала.

Роман положил револьвер на стол и встал. Куницын и Татьяна плакали, обнявшись. На мгновенье Татьяна обернула к Роману свое заплаканное, полное искреннего страдания лицо и прошептала:

– Уйдите!

Роман повернулся и вышел.

VI

По своему характеру и душевному складу Роман принадлежал к тем чувствительным, смелым и порывистым натурам, которые без страха и упрека, со свойственными им искренностью и прямотой готовы отстаивать свои порывы и убеждения, рискуя при этом многим, порой даже – слишком многим, и осознавая, чем они рисковали, гораздо позднее.

Это осознание, просыпаясь в душе подобно забытому сну, одних пугает и заставляет сожалеть, других же воодушевляет и делает еще более смелыми и безрассудными.

Роман относился к последним. Остаток дня он провел у себя в комнате, куря и с горечью думая о Татьяне, Куницыне и нелепом происшествии. Ему было мучительно стыдно за все случившееся в доме лесничего, он ругал и клял себя за все, ни на минуту не вспомнив, не подумав о смерти, которую он сам держал у своего виска. И только глубоко за полночь, неожиданно проснувшись и затепливши свечу, он понял, во что он сыграл с Куницыным. «Смерть, – думал Роман, глядя на узкое желтое пламя, – смерть была рядом, совсем рядом. Там, внутри стального барабана, в одном из шести гнезд лежала она аккуратной пулей. Я крутил этот барабан, я подносил револьвер к виску, я нажимал курок. Я выполнил это с такой легкостью, словно пистолет был игрушечный. Ваш черед, сказал тогда Куницын, и я сделал это. Ваш черед… Господи, словно мы в вист играли. Ваш черед, ваш черед…»

Роман закрыл лицо рукой и потер еще не привыкшие к огню глаза. «Как он смотрел на меня, какое у него было лицо… И глаза словно посветлели вмиг. Как он вскрикнул… Несчастный, бедный старик. Он испугался, он лучше меня понимал, во что мы играем. По его воле мы сыграли в смерть…»

– Смерть, – произнес Роман и вдруг улыбнулся и повторил почти что с радостью: – Смерть!

Он встал, набросил на плечи халат и, подойдя к окну, отворил его пошире. Залитый луной сад лежал перед ним. Стояла душная июльская ночь, ни один лист не шевелился, и лишь цикады оживляли ночной пейзаж.

– Я выиграл, – произнес Роман и улыбнулся в темноте.

Ему вдруг стало удивительно легко и даже весело от мысли, что он обыграл смерть, обыграл благодаря вере в свою любовь к Татьяне. Образ любимой живо встал в воображении, и все сожаления о случившемся тут же отступили, растаяли, словно туман. Роман всем своим существом понял, что ничто и никто не в силах помешать ему любить эту чудесную девушку, ни смерть, ни ее отец: он понял и почувствовал, что вчерашние игры со смертью только укрепили его любовь, а все дальнейшие испытания укрепят ее еще больше.

Он поставил свечу на конторку, открыл дневник и записал:

«Все случившееся вчера со мной настолько невероятно, что теперь нет нужды подробно описывать все это. В доме любимого мною человека я был на волос от смерти, пошел на это добровольно и ничуть о том не жалею. Я люблю ее и ничего не боюсь, сегодня же я напишу ей об этом. Она чудесная, несравненная, она подобна сошедшему с небес ангелу, ангелу, которого я люблю всей душой, которому я предан всем сердцем».

Закрыв тетрадь и задув свечу, он лег спать.

Однако сон долго не приходил, Роман лежал с открытыми глазами, радуясь и переживая, и заснул только на рассвете…

Проснулся он, когда стрелки часов показывали без четверти двенадцать. Накинув халат и умывшись из большого голубого кувшина, он достал из конторки лист бумаги и написал следующее:

Татьяна Александровна!

Умоляю Вас, всем сердцем умоляю простить меня за вчерашнее происшествие в Вашем доме, причиною которого был я и только я. Я нисколько не помышлял рассердить или обидеть Адама Ильича, я пришел в Ваш дом с миром и страстным желанием видеть Вас, говорить с Вами, быть подле Вас, сказать Вам то, что не успел сказать и о чем теперь пишу Вам. Татьяна Александровна, я люблю Вас. Я пишу эти слова искренно, от всего сердца, и готов повторить их, стоя перед Вами на коленях. Ваш отчим, добрейший и честнейший человек, любящий Вас такой трогательной отцовской любовью, на которую способны только чистые, честные и великодушные люди, Ваш отчим, которого я тоже полюбил, предложил мне испытать судьбу самым решительным способом. Я испытал свою судьбу, хоть по здравому смыслу должен был остановить Адама Ильича в его безрассудном и почти детском стремлении «сберечь» Вас от меня. Но я испытал и выдержал это и теперь повторяю Вам, бесценная и единственная моя: я люблю Вас! Я готов на любые испытания во имя Ваше, ничего и никто меня не остановит!

Любящий ВасРоман Воспенников.

Перечитав письмо и оставшись им довольным, Роман запечатал его в конверт, стремительно переоделся и спустился вниз.

В доме было пусто.

Он прошел на террасу и увидел, что его место за столом сервировано, а возле тарелки лежит небольшая записка.

«Ромушка, с добрым утром! Мы у Красновских, завтракай и присоединяйся», – было выведено изящным тетушкиным почерком.

Роман сел за стол. Аксинья принесла ему кофе с гренками, холодную телятину и кусок пирога с земляникой. Быстро выпив кофе и не притронувшись к остальному, он позвал кухарку и попросил, чтобы она привела своего двенадцатилетнего сынишку Егорку. Егорка вскоре появился, и Роман, дав ему денег на леденцы, отправил его с письмом к Татьяне Александровне, строго-настрого наказав передать письмо только лично ей.

Босоногий Егорка пустился во весь дух исполнять поручение, а Роман, бесцельно прослонявшись по дому и выкурив три папиросы, решил отправиться к Красновским. По дороге он вдруг вспомнил, что в письме совсем забыл попросить Татьяну ответить и ничего не сказал определенного об их ближайшей встрече.

«А и впрямь, когда же я ее увижу? Сегодня? Ну, а как же иначе, как не сегодня?» – Он остановился, пораженный простой мыслью, что сегодня может не увидеть Татьяну.

Мысль эта показалась ему такой страшной и беспощадной, что Роман похолодел.