Роман

– О, прошу вас, Роман Алексеевич, прошу, – начала она, подняв глаза, но, встретившись с его взглядом, вздрогнула, словно от ожога, и замолчала, опустив ресницы.

Роман прижал ее руки к своей груди.

– Татьяна Александровна, выслушайте меня. Я понимаю вас. Я прошу простить меня за то, что ворвался к вам так неожиданно, за то, что напугал вас. Но послушайте…

Он сильней прижал ее руки к груди.

Почувствовав биение его сердца, она зарделась еще сильнее и опустила лицо.

– Слышите? Так бьется оно каждый день, каждый час, каждую минуту! Я потерял покой после нашей последней встречи, я забросил все свои занятия. Я не нахожу себе места. Мне хочется только одного – видеть вас, быть подле вас. Я умоляю вас разрешить мне это. Ведь это совсем просто… Но нет, нет! Прежде скажите мне, умоляю вас, скажите мне правду. Я знаю, кто я, знаю все недостатки моего характера, догадываюсь, что, вероятно, многим испугал вас. Так скажите мне, ради Бога, скажите прямо, не противен ли я вам? Коли я вам противен – скажите прямо, не таясь и не щадя меня… я пойму это! Поверьте, после этого я буду уважать и ценить вас еще больше и буду рад, если мы останемся добрыми знакомыми. Но тогда я уже ни в коем случае не буду надоедать вам своим присутствием, клянусь вам! Так скажите мне теперь честно: противен ли я вам?

Не поднимая глаз и не шелохнувшись, она прошептала:

– Вы не можете быть противны. И я… я… мне…

Она прерывисто вздохнула и произнесла, сильно волнуясь:

– Мне было грустно без вас.

Роман прижал ее руки к своим губам, замер на мгновение, а потом покрыл эти руки быстрыми поцелуями.

– Роман Алексеевич… – взмолилась Татьяна, но он, как безумный, продолжал целовать ее хрупкие руки.

Вдруг за окном послышалось ржание какой-то лошади и Орлика.

– Это отец! – прошептала Татьяна, высвобождая руки с такой нежной решительностью, что у Романа замерло сердце. Порывисто наклонившись, она взяла из лап медвежонка уже успевшие побывать в его зубах пяльцы, положила их на стол и, повернувшись к небольшому зеркалу, висящему над комодом, коснулась своих пылающих щек ладонями и потрясенно качнула головой:

– Ах, Боже мой…

Она была столь очаровательна в своем замешательстве, что Роман, оцепенев от обожания, застыл на месте.

За окном залаяла собака.

– Он увидит, какая я… Боже всемилостивый! – шептала Татьяна, качая головой.

Медвежонок, заслышав лай собаки, сопя, заковылял к двери.

– Не бойтесь ничего, – произнес Роман, борясь со своим оцепенением. – Нам с вами нечего бояться!

Он повернулся и вышел вслед за успевшим пролезть в дверь медвежонком.

Роман и Адам Ильич встретились у крыльца, – один спускался с него, другой ж, наоборот, подходил, озабоченно и сумрачно глядя в землю.

– Здравствуйте, Адам Ильич, – произнес Роман.

Куницын остановился и, подняв глаза, посмотрел на Романа своим тяжелым взглядом, показавшимся Роману угрожающим. Но через мгновенье седые усы лесничего дрогнули и сдержанная, но искренняя улыбка появилась на лице этого сурового человека.

– Здравствуйте, – произнес он своим глуховатым низким голосом и протянул Роману крепкую руку. На нем был темно-синий мундир, фуражка с кокардой, на плече висело ружье.

– А я решил – кто-то из лесников пожаловал, – проговорил Куницын, снимая фуражку, и кивнул на Орлика. – А это, значит, вы. Неужели поправились?

Он неторопливо достал платок и принялся вытирать им вспотевший, бледный лоб.

– Я абсолютно здоров, – произнес Роман, радуясь, что наконец по-настоящему встретился и заговорил с этим непростым человеком.

– Ну и слава Богу, – качнул седовласой головой Куницын, косясь на возню медвежонка и грудастого серо-черного пойнтера.

– Адам Ильич, я приехал, чтобы поблагодарить вас за то, что вы спасли меня, – сказал Роман. – Спасибо вам.

– Полноте… – с усталым вздохом произнес Куницын, пряча платок и снимая с плеча ружье. – Пойдемте лучше в дом. Поля! Гаша! – позвал он, повернувшись к стоящему неподалеку большому сенному сараю.

В распахнутых воротах сарая показались две босоногие круглолицые девки. Позевывая и поправляя платки, они подбежали к Адаму Ильичу. Протянув им фуражку и ружье, он приказал:

– Соберите-ка нам закусить.

Девки проворно скрылись за дверью.

Куницын расстегнул верхнюю пуговицу мундира, достал массивный медный портсигар, открыл и протянул Роману:

– Прошу.

Они закурили.

Медвежонок и собака возились на траве поодаль, урча и хватая друг друга, причем мишка часто опрокидывался на спину и отбивался от пойнтера всеми лапами.

– Вот. Мать его подстрелили, а он с зимы прижился, – произнес Куницын, с тяжелым выдохом выпуская дым.

– Прелестное создание, – заметил Роман, искоса поглядывая в полузашторенное окно.

Ему казалось, что Татьяна украдкой наблюдает за ними.

Слышно было, как за домом на скотном дворе конюх выпрягает из брички лошадь лесничего.

– Я велел вашему жеребцу овса задать, – произнес Куницын, глядя на Романа своими усталыми глазами.

– Я и забыл про него! – усмехнулся Роман.

– Хороший конь.

– Да. Для верховой езды просто исключительный. И вынослив поразительно, можно, к примеру, проскакать от… от… – Роман рассеянно потрогал усы большим пальцем, теряя мысль и обреченно понимая, что желание видеть Татьяну не позволяет ему даже поддержать разговор. Замолчав, он стоял перед Куницыным, теребя усы.

Куницын пристально посмотрел на него и произнес:

– Что же мы здесь стоим. Прошу.

Роман двинулся первым и, миновав коридор, вошел во все ту же комнату. Волнуясь, он обвел комнату взглядом, но Татьяны здесь не было. Зато Поля и Гаша проворно ставили на стол тарелки с закуской и графины с водками и настойками.

Расставив все, они быстро удалились.

– Прошу, – показал на массивный стул Адам Ильич, а сам сел напротив.

Потушив папиросу в маленькой железной пепельнице, он спросил, оперевшись кулаками о стол:

– Водки выпьете?

– С удовольствием, – поспешил ответить Роман.

Они выпили и стали молча закусывать.

Роману есть не хотелось, он взял пирожок с вязигой и вяло жевал его, поглядывая на Куницына. Лесничий тоже не очень жаловал все это пряное многообразие сельской кухни. Положив себе кусок копченой курицы, он ел нехотя, устремив тяжелый взгляд в одну точку.

«Где же Татьяна? – подумал Роман, рассматривая массивную седую голову Куницына и его суровое лицо. – Должно быть, пошла наверх… Все-таки у него тяжелое выражение лица. Словно он постоянно думает о чем-то безысходном. И горбится так, будто за плечами у него невыносимые страдания. Как удивительно, что рядом с таким суровым человеком – она, тихий, чистый, доверчивый ангел. Мой ангел…»

Он вспомнил ее нежные руки, и сладкая волна любовной истомы прошла по сердцу.

Куницын налил еще водки, отер усы большой серой салфеткой и вдруг спросил, прямо взглянув в глаза Роману: