Роман
Шрифт:
Но дьякон уже целовал руку Татьяне, предварительно свалив ей на грудь букет. Утопая в розах и не зная, что делать с букетом, она беспомощно улыбалась.
– Чувствительно рад поздравить, – произнес низким голосом дьякон, чопорно пожимая руку Роману.
– Господи, Боже наш, послал нам радость на склоне дней наших! – бормотал отец Агафон, вытирая выступившие слезы.
– Только без минора, Федор Христофорович! – посоветовал Красновский, осторожно забирая букет у Татьяны. – Позвольте, Татьяна Александровна…
Наконец батюшка был усажен
– Шампания! Шампания, друзья мои! – любуясь пенящимся вином, Антон Петрович поднял бокал и стал сам подниматься, но Красновский решительно махнул рукой:
– Антон Петрович! Я начинаю, не ломай ритуала!
– Антоша, помилосердствуй! – воскликнула тетушка. – Нельзя быть столь эгоцентричным!
– Подчиняюсь, подчиняюсь! – Антон Петрович опустился на стул.
Красновский встал с бокалом в руке, молча обвел всех взглядом маленьких, блестящих от возбуждения глаз, и заговорил громче обычного:
– Друзья! Я предлагаю поднять бокалы за здоровье новобрачных!
И все сразу стали вставать и потянулись бокалами к Татьяне и Роману. Держа свои бокалы, новобрачные протянули их вперед, и сразу же хрустальный перезвон разнесся по террасе, а вместе с ним зазвучали поздравления:
– Счастья вам, Ромушка, счастья, Танечка!
– Поздравляю!
– Имею честь поздравить!
– Счастливой семейной жизни, дети мои!
– От всего сердца поздравляю!
– Пью за ваше здравие, дорогие Татьяна Александровна и Роман Алексеевич!
– Искренне рад поздравить вас!
– Поздравляю, Танечка, поздравляю, Роман!
– Крепкой семьи вам и всех благ!
– Рад поздравить! Рад поздравить!
– От всей души поздравляю и пью за ваше здоровье!
А на лугу крестьяне тоже повставали со своих мест со стаканами в руках, и до террасы долетели их голоса:
– Ох, слава Тебе, Господи, за ваше здоровьице!
– Сладкой свадебки, да славных детушек!
– Поздравляю, Роман Лексеич!
– Жить-поживать, да и добра наживать!
– Помилуй вас Бог!
– Таперича и живитя вместе Богу на радость!
– За здравице женишка, да невестки!
– Ох, то-то радости-то!
– Храни вас Божья Матерь!
Среди этого разнобоя голосов вдруг прорезался глухой сильный голос Дуролома:
– На славие! На славие Божье! На радость Отечеству! На почтение родительское. На родопродолжительство богоугодное во имя Отца и Сына и Духа Святаго ныне и приисно и во веки веков!
Все стали пить.
Роман поднес бокал к губам и с наслаждением выпил свое любимое вино.
Ему было так хорошо, что в душе его вдруг возникла и укрепилась некая самостоятельная часть его Я, от радости сомневающаяся в реальности случившегося и продолжающегося чуда, и он, уверовавший всем сердцем в подлинность
этого чуда, ежесекундно доказывал этой сомневающейся части подлинность всего происходящего, заставляя ее смотреть на все своими верящими глазами, давая тем самым душе новый приток радости.«Нет, нет, это все не сон! – повторял он про себя, видя, как осторожно пьет из бокала Татьяна, как нежно содрогается от глотков ее шея, как подрагивают ресницы. – Смотри, какая она, как чудесно пьет она, как чудесно отводит бокал от губ, как чудесно улыбается, глядя на всех, и как чудесно сейчас посмотрит на меня»…
Она посмотрела не него.
– Я люблю тебя! – сказал он ей.
– Я жива тобой! – ответила она.
Руки их встретились сами собой. Кругом, после выпитого шампанского, все шумно переговаривались, а Роман и Татьяна застыли, взявшись за руки и глядя в глаза друг другу.
– Так, так! – громко произнес Красновский, запихивая себе за ворот край салфетки и склоняясь над тарелкой, в которую заботливые руки Надежды Георгиевны уже успели положить самых разнообразных закусок.
– Так, так! – продолжил он, разглядывая содержимое тарелки. – А что же это у вас, душенька, Лидия Константиновна, все горькое?
Соседи по столу, уже с аппетитом приступившие к закуске, удивленно подняли головы.
– В каком смысле, Петр Игнатьевич? – непонимающе спросила тетушка.
– Да в том смысле, что есть ничего нельзя! Семга, икра, ветчина – все такое горькое, что и в рот не лезет!
Его нарочито громкий голос заставил всех сидящих за столом недоумевающе притихнуть.
– Как это? – бледнея, спросила тетушка. – Позвольте… почему?
– Да потому что… – Красновский укоризненно покачал своей круглой плешивой головой и вдруг закричал изо всех сил, затрясшись и мгновенно побагровев лицом: – Горррькаааа!!!
Все застыли и на террасе, и на лугу, а через мгновенье десятки голосов закричали на разные лады:
– Горько! Горько!
С каждым криком к ним присоединялись все новые и новые голоса, и вскоре вся масса собравшихся людей кричала в такт это короткое емкое слово, без которого не обходится ни одна русская свадьба.
– Горькоооо! Горькооо! Горькооо! – кричали гости на террасе, глядя на молодых, продолжавших стоять, взявшись за руки.
– Горррькааа!! Горррькааа!!! Горррькааа!! – кричали крестьяне на лугу, привстав со своих мест.
Почувствовав, что все смотрят на них, Роман отвел глаза от жены и оглянулся.
«Они хотят, чтобы мы поцеловались. Неужели они все хотят, чтобы мы поцеловались?!»
Он посмотрел на Татьяну.
«Что же делать? – спрашивали ее глаза. – Неужели надо непременно целоваться?»
Щеки ее заалели, она опустила ресницы.
– Горькааа!! Горрькааа!! Гоооорькаааа! – гремело вокруг.
Роман сжал руку Татьяны. Подняв ресницы, она посмотрела ему в глаза. Взгляд ее был робким и умоляющим.
«Неужели целоваться? – говорили ее зеленые глаза. – Это так страшно, когда все смотрят!»