Роман

– Мне нужно что-то сказать тебе, – прошептала она.

– Скажи, милая.

– Нет… не здесь, – качнула головой она. – Мне нужно оказать с глазу на глаз.

Взявшись за руки, они встали и вышли в прихожую.

Но здесь непрерывно сновала прислуга, и Татьяна потянула Романа за руку в ближайшую комнату, в которой была бильярдная.

Здесь никого не было, а на бильярде теснились стопки тарелок и многочисленная чайная посуда. Татьяна взяла руку Романа, прижала ее к своей груди и, глядя в глаза мужу, произнесла:

– Знаешь… ты не сердись только, ради Бога. Я сейчас поняла, что не смогу любить нашего ребенка так же сильно, как тебя…

Она опустила глаза, и румяное лицо ее побледнело. Роман почувствовал, что сильное волнение охватывает ее. Он обнял ее и покрыл лицо поцелуями.

Она же, осторожно взяв его за руки, заговорила под его поцелуями сбивчиво и виновато:

– Милый… но как же… это так меня тревожит… а поделать ничего не могу с собой… но подожди же, подожди, скажи мне, что мне делать?

Роман взял ее вопрошающее, полное прелестной неги лицо в свои ладони и произнес:

– Я люблю тебя.

Она улыбнулась так беспомощно и нежно, что волна обожания захлестнула Романа, и он стал целовать родное лицо.

Они обнялись.

– Я люблю тебя! – прошептал Роман.

– Я жива тобой, – прошептала Татьяна.

Держась за руки, они смотрели друг на друга глазами, полными любви, и время перестало существовать для них.

Они очнулись, лишь когда на террасе послышался всеобщий шум, а в прихожей не очень трезвый голос Красновского стал настойчиво выспрашивать у прислуги местонахождение молодых.

– Опять нас ищут! – тихо засмеялась Татьяна. Красновский постучал в дверь.

– Входите, Петр Игнатьич! – озорно крикнул Роман и, отворив дверь, встал с Татьяной за ней, прячась от шафера. Раскрасневшийся Петр Игнатьевич, слегка пошатываясь, вошел в бильярдную, бормоча:

– Друзья мои, друзья, спешите, там такое подают…

Но, никого не увидев в бильярдной, он остановился и удивленно развел руками:

– Вот те на! Где же они?

Роман со смехом схватил Красновского сзади за плечи.

Все засмеялись.

– Ах вы хитрецы! Коварство и любовь! Ричард Третий и леди Макбет!

– Петр Игнатьевич, правда, что вас батюшка попросил следить за нами? – весело спросила Татьяна. – Я ведь слышала за столом!

– Правда, правда! Посмотри, говорит, Петр Игнатьич, кабы с нашими молодыми не приключалось чего. Уж больно они чувствительны!

– Так и сказал – чувствительны? – воскликнул Роман.

– Так прямо и сказал!

Они засмеялись.

Красновский взял молодоженов под руки:

– А теперь поспешим, друзья мои! Там такое действо – почище Лукуллова пира! Важно не пропустить момент!

Когда они вернулись на террасу, там царили шум и оживление, отчего появление молодых заметили не сразу. Всеобщее внимание было приковано к перемене кушаний: вместо останков осетра на сдвинутых столиках стояли два широких подноса; на одном стояли глубокие блюда с черной, красной и паюсной икрой, на другом же теснились пять высоких стопок блинов. Наверху каждой стопки лежала роза, цветок которой был искусно вырезан Никитой из сливочного масла, а стебель и листья выложены черной икрой.

Желто-белые цветы роз подтаивали, давая понять, что блины горячие.

– Отлично, отлично! – кричал Антон Петрович появившемуся в дверях Никите. – Пять с плюсом! Егорка! Сооруди-ка быстренько моей холодной водочки! Из погребка!

– Да поживей! – подхватил Красновский. – А то блины пристынут, а гости нам этого не простят! Правильно, Егор Кузьмич? – обратился он к дьякону, и тот, хоть его и звали Кузьмой Егорычем, внушительно закивал головой. А когда кудрявый Егорка появился с большим запотевшим графином, пять блинных столпов уже были основательно разрушены Никитой, еле успевавшим накладывать блины в подставляемые Аксиньей, Полей и Гашей тарелки, не забывая спросить:

– Пшеничных или гречишных?

Большинство гостей предпочитало пшеничные блины. Лишь Антон Петрович, Красновский и дьякон потребовали гречишных.

– Я, сударь ты мой, в блинах толк знаю! – громко объявлял дядюшка, наливая Роману водки. – После пшеничных-то блинцов – тянет на полатях спать, а после гречишных – ноги просятся плясать!

– Антоша, у тебя еще силы есть плясать? – спросила тетушка.

– Для тебя, моя радость, у меня на все найдутся силы! Avec plaisir! Только прикажи! – отчеканил дядя.

Громкий смех раскатился по террасе.

– За здоровье жениха и невесты! – выкрикнул Красновский, поднимая рюмку.

Все чокнулись, выпили и приступили к блинам. В тарелках молодоженов оказались две розочки. Не зная, что делать с этим распластавшимся на блине цветком, Татьяна посмотрела на Романа. Он же, отделив вилкой тончайший ноздреватый верхний блин от нижних собратьев, ловко запеленал в него подплывшую маслом розу и отправил в рот.

Татьяна проделала то же самое.

Но, ощутив во рту начиненный икрой и маслом блин, Роман понял, что несколько поспешил, и покосился на Татьяну. Несчастная жена его сидела с полным ртом и умоляюще смотрела на Романа. Комизм их положения был настолько очевиден, что через секунду они, с полными ртами, беззвучно давились от приступа смеха, прикрывшись салфетками.

К счастью, на них никто не обращал внимания, так как все были увлечены спором, затеянным Антоном Петровичем и Красновским о том, как правильно едят блины. Петр Игнатьевич утверждал, что стопку нужно непременно разрезать крестом, дядюшка же, обозвав эту манеру порочной и басурманской, доказывал, со свойственной ему резкостью и прямотой, что по-русски блин не режут, а сворачивают трубочкой, складывают пополам и отправляют в рот.

– Вот этаким манером! – он кинул на блин кусок паюсной икры, проворно намотал его трубочкой на вилку, ловко сложил на вилке пополам и целиком отправил в рот.

– Браво! – воскликнула тетушка, и все зааплодировали.

Молодожены в этот момент, с трудом проглотив свои блины, дали волю смеху и, взявшись за руки, смеялись, соприкасаясь головами. Все решили, что они смеются над дядюшкой, который и впрямь делал довольно-таки комические усилия, чтобы побыстрей проглотить блин.

– Вот, вот, даже молодежь меня поддерживает! – поднял палец Красновский и, взяв нож, стал резать стопку блинов пополам.

– Молодежь смеется своему незнанию! – заключил Антон Петрович, отирая губы салфеткой и вызывая у молодых новый приступ смеха. – Ну, докажите, докажите, что я не прав! – еще больше горячился дядюшка. – Смеяться легче всего!