Романы. Трилогия.

Иван, трупы оставляем на месте, я с телефоном к слуховому окну, провод достанет, а ты с пулеметом – к набережной. Пока сиди за парапетом и не высовывайся. 

Глава 24

Сестра Александра крестила уезжающий автомобиль, пока он не скрылся, затем встала на колени:

– Мать Пресвятая Владычице, помоги им… Они же воины, никак не получается, чтобы не стрелять… Ты ж Воительница наша, обессиль врагов, утрой наши силы…

Пока шли сюда, на тела убитых она старалась не смотреть, но на одном задержалась. Это был белобрысый мальчишка лет девятнадцати, с тремя отверстиями в груди от пуль кольта, без гримасы боли на мертвом лице, смерть, видимо, наступила мгновенно.

«И как тебя занесло в эту банду?.. А куда было деваться? Не пошел бы с нами, так не мы, а они б его убили… А его мать теперь будет ненавидеть нас… и мстить за него тем, кто к смерти ее сына отношения не имеет…» Она физически почувствовала, как ненависть и месть от этих трупов и множества трупов в других местах ядовитой жижей расползается по всем просторам и некому это расползание пресечь. Стало тоскливо и страшно. Она как-то по-особому ощутила сейчас, что стоит на коленях и молится Богородице – среди трупов. Эти – от полковничьей гранаты. Из открытого окна дунуло ветром, и он оказался совсем теплым, не таким, каким он гонял метель. И метель кончилась. И облака… как быстро они набежали, так же быстро начали разбегаться. Она вдохнула ветра, сказала громко: «Пресвятая Богородице, спаси нас» – и почувствовала, что тоска и страх уходят. «Да! Мы – защитники… на этих дяденьках – печать Царского благословения быть воинами, эту печать они с себя снимать не собираются, а кто снял и оружие взял – тот бандит. И смерть бандита в бою с защитником – это не убийство, это – защита от бандита. И только так!» Она встала с колен.

– Ау, Сашенька!

Барон Штакельберг стоял под раскрытым окном. От его головы до каменного наличника высокого первого этажа было метра полтора. Когда она высунулась, он воскликнул:

– Опять глаза на мокром месте! Чего случилось?

– Нет, ничего, так…

– Хотя, чего спрашиваю… Среди трупов стоять…

– Ничего, я привычная.

– Чего-то неспокойно мне, Сашенька.

– А мне наоборот, – она вдруг улыбнулась. – Все будет хорошо, вывезет Могилёвская.

И тут затрещал телефон. Сестра Александра взяла трубку. Услышав голос, подпрыгнула от радости.

– У нас порядок, Сашенька, все рыбы плавают, где положено.

– Все рыбы плавают, где положено, – тут же перевела она барону.

– Понял, – весело ответил тот. – Хлопов! Готовсь, иду к тебе.

– Теперь слушай, Сашенька, и сразу передавай. Вертикаль сорок четыре и семь, трубка двенадцать, прицел восемь.

Все это мгновенно сестра Александра выкрикнула в направлении пушки.

– Есть, сделано, – через несколько мгновений ответил Хлопов. – Спокойней, Сашенька, слышно отлично.

– Есть, сделано, – передала в трубку сестра Александра.

– Огонь!

– Огонь! – опять выкрикнула сестра Александра, уж больно слово особое, его крикнуть хочется.

Никогда в жизни не слышала она такого грохота. Она даже от окна отпрянула.

– Вертикаль сорок четыре и шесть, трубка двенадцать и пять, прицел восемь, – услышала она в трубке. Все передала.

– Есть попадание.

– Есть попадание, – опять закричала она.

– Ну, с таким наводящим, как без попадания, – деловито, без эмоций сказал Хлопов. – Рудольфик, снаряд!

На седьмом снаряде Бубликов понял, что выдыхается.

– Передохнуть бы, – проговорил он, просяще глядя на Хлопова.

– Передохнешь в кабинете! – рявкнул тот. – От твоего передыха они успеют высадиться, тогда устроят они тебе передых. Снаряд!..

И, наконец, сестра Александра услышала в наушниках:

– Все, Сашенька, отбой.

– Так и передавать?.. Отбой!

– Понятно, – деловито сказал Хлопов. – С таким наводящим вполне пора.

– Иван Сергеевич, а отбой – это что, уже во всех попали?

– Шлюпки противника с находящимся на них личным составом уничтожены.

– Да это понятно, – тем же тоном проговорил Хлопов, услышав выкрик сестры Александры. – Отбой, он и есть отбой. А вот теперь можешь передыхать, – обратился он к Бубликову, на которого было тоскливо смотреть, он сидел на ящике и опустошенно глядел в никуда. – И, главное – заслуженно. Хвалю! Понятно, что тяжко: это тебе не эшелоны в тупики загонять. Зато теперь отдыхай и о втором поезде не думай.

– Дяденьки, приказ: «Быстро в машину и на вокзал, встречаемся там. По пути у министерства выбросить Бубликова… то есть высадить». Иван Сергеич, сами ж говорили, дословно все передавать… 

Полковник подошел к стоящему у парапета штабс-капитану.

– М-да, зрелище… – тихо сказал штабс-капитан. – Пулеметы не понадобились. Первый раз в жизни видал взрывы на воде. А это, оказывается, красиво.

– Я тоже – первый раз. Никогда до этого по воде не стрелял. Вывезла Могилёвская. Поставили «братишки» пушку и сами встали под ее прицел.

– Никто не выплывет?

– Да ты что! Еще льдины плавают. Да в амуниции…

– Сам крейсер громить не будем?

– Нет. Этих там никого не осталось, а сама железяка пригодиться может – вдруг найдешь нормальных?

Штабс-капитан горько усмехнулся и махнул рукой.

– Меня до вокзала довезешь и сразу домой.

– Э, нет, я с вами до Могилёва, у меня ж и завтра выходной. Сашку надо до дома доставить, тем более, с деньгами. Я б вообще ее здесь оставил, да не согласится, у нее ж там ее О.Т.М.А. под ответственностью.

– Нет, дорогой Иван Иваныч, до Могилёва ты не поедешь. Сашку до дома мы с Хлоповым доставим, поезд подождет. Да и навернаяка до Могилёва барон увяжется, ему можно, а на тебе ящик с золотом и кольцами. Так что, сразу домой, и думай, где спрятать.

– Да расставаться неохота.

– А мне?.. Ну, до вокзала точно не расстанемся. «Кольт» в багажник брось на всякий случай, и поехали. 

Начальник поезда с радостным недоумением разглядывал бумаги, предъявленные полковником:

– Так действительно этого спецотряда не будет?

– Не будет. А разве вас не предупредили?

– Начальник станции только что сообщил, что перемена маршрута, что новая группа, но я как-то… А где ж спецотряд?

– Плавает, как и положено морякам, – сказал Штакельберг.

– А вас всего четверо на целый эшелон?

– А мы вот что придумали, – полковник внимательно разглядывал начальника поезда. – Вам тех людей, что в зале на тюках сидят, не жалко?

– Мне жалко, но что я могу сделать?

– Ну, раз жалко, все, что можно сделать, мы берем на себя. Всех, кому до Могилёва и до Москвы, которых крюк устраивает, мы сажаем в этот поезд. С полным порядком и соблюдением дисциплины. Только не революционной.

Судя по тому как сами собой начали раздвигаться, обозначая начало улыбки, губы начальника поезда, последнему он был настолько рад, что вот, даже улыбки радости сдержать не мог, хотя уже месяц как дал себе зарок вообще никак внешне не проявлять свои чувства. Проявишь, а окажется невпопад, да так и в такую лужу сядешь, что уж думаешь, да выберешься ли из нее? Но дисциплиной революционной настолько объелась железная дорога, что чувства сами лезут себя проявлять от того только, что, оказывается, есть еще дисциплина не революционная, а нормальная. А то, месяц назад, грузятся в классный «пульман» офицеры, да не какого-нибудь, а лейб-гвардии Московского полка. Ну, он, естественно, к ним обращается «господа», а господа офицеры, гвардейцы-московцы, оказывается уже «товарищи»! Первые из всех. Так накинулись, еле отбрехался. Оказалось, в этом чудо-полку не было ни одного убийства офицеров: товарищи офицеры первыми вывели своих солдат приветствовать восставшую Думу…