Ромео
Шрифт:
Фельдман поднял голову. Что-то неуловимое промелькнуло в его лице. Печаль? Сожаление? Жалость? Но к кому? К ее отцу? К Мелани? К самому себе? Или к ней? Она знала, что лучше не спрашивать его об этом. Задай она психиатру такой вопрос — и он перефразирует его до неузнаваемости и адресует ей же.
— Как он… воспринял известие? — Она предпочла спросить об этом.
— В момент нашего разговора у него был как раз проблеск сознания. И тем не менее смысл моих слов не сразу дошел до него, — медленно продолжал Фельдман, и его венгерский акцент, казалось, стал еще гуще. Может, ему просто сдавило горло? — Он поднялся, подошел к столу, на котором
— Я помню эту фотографию. Отец сделал ее в то лето, когда Мелани окончила школу, — бесцветным голосом произнесла Сара. Отец держал этот портрет в золоченой рамке на своем рабочем столе в доме на Скотт-стрит и потом вместе с другими дорогими его сердцу вещами — все они напоминали о Мелани — перевез в свою новую обитель. Насколько Сара могла судить, ее фотографий отец не взял ни одной. Во всяком случае, на глаза они не попадались.
Фельдман вздохнул.
— Твой отец поднес фотографию к свету, долго смотрел на нее и вдруг расплакался. Я какое-то время побыл с ним. Налил ему чашку холодного чая, он его выпил. Немного успокоился. Потом захотел пройтись по парку. Я пошел с ним. Походив минут десять, он присел на скамейку и спросил меня, правда ли то, что она умерла. Я ответил коротким «да».
Сара молчала. Фельдман продолжал:
— Мы вернулись с прогулки, и он прошел на свое место в солярии. Взял книгу, которую читал. Я остался с ним. Минут через двадцать он отложил книгу, позвал медсестру, которая в этот момент обслуживала сидящего рядом пациента, и спросил у нее, не приехала ли Мелани. Его беспокоило, почему она так задерживается.
По рябому лицу Фельдмана катились слезы. Лишнее напоминание о том, что и он человек. А может, это был всего лишь трюк? Чтобы и она, увидев его слабость, рискнула дать волю слезам? Не дождешься, Фельдман.
Он достал из нагрудного кармана своего мешковатого синего пиджака носовой платок и шумно высморкался.
— Как тут обойтись без слез, — тихо произнес он.
Как будто слезы что-то меняли. Как будто они могли смыть следы трагедии и освободить душу от тяжкого гнета потрясения. Наконец спасти. Конечно же, Мелани плакала в тот роковой вечер…
— …что-то вроде параноидальных фантазий, — донесся до нее голос Фельдмана. — Он думал, что медсестры умышленно удерживали его от свидания с дочерью. Он был настроен весьма агрессивно.
Сара не слушала его. Мысли ее были заняты Ромео. Его незримое присутствие становилось все более навязчивым.
Фельдман вдруг замолчал, устремил на нее пристальный взгляд.
— Ты очень бледна, Сара. Уверяю тебя, отцу ничего не угрожает.
Что ж, хотя бы один из Розенов вне опасности.
— Я дал ему успокоительное, и он уснул. Проснулся часа два назад и, увидев меня, расплакался, как ребенок. Видимо, что-то вспомнил. Но скоро он опять все забудет. Память будет к нему возвращаться, но лишь мгновенными вспышками. Пройдет какое-то время, и все вернется на круги своя.
Сара чувствовала себя совершенно растерянной. Ей вдруг захотелось довериться Фельдману, поведать ему о своих страхах, секретах. Хотелось, чтобы он утешил ее, приласкал, ободрил.
Желание задело ее за живое…Она вбегает в приемную Фельдмана. Видит, что дверь в его кабинет приоткрыта. Оттуда доносятся приглушенные голоса. Она вздыхает с облегчением. Она боялась, что не застанет доктора. Прием у нее назначен только на среду. Но она не может ждать. У нее произошла серьезная стычка с отцом. Такой еще не было с тех пор как она вернулась домой из колледжа. Они наговорили друг другу столько гадостей. И он ударил ее. Прямо по лицу.
Она надеется, что на щеке еще остался красный след от удара. «Полюбуйся, Фельдман. Видишь, какое чудовище мой отец. Теперь тебе понятно, почему я его ненавижу»?
Она в нерешительности топчется под дверью кабинета. С кем он разговаривает? Ясно, что он с пациентом, иначе дверь была бы плотно закрыта. И вдруг она узнает голос посетительницы. Это Мелани.
Она ему милее, это уж точно. Наверняка у нее нет от него секретов. Она и его любимица.
Тишина. Что там происходит?
Нужно выяснить.
Она заглядывает в щель. Видит их. Фельдмана и свою сестру. В обнимку. Слышит его шепот: «Мелани».
Она пулей вылетает из приемной. На улице останавливается, чтобы перевести дух. Прохожие оглядываются на нее. Она кидается в аллею, ее тошнит.
— Тебе нехорошо, Сара?
— Что?
— Ты держишься за живот, — сказал Фельдман.
Она тут же опустила руку на колено.
— Что именно ты рассказал отцу о гибели Мелани? — спросила Сара, избегая встречаться взглядом со своим собеседником.
— Только то, что произошла ужасная авария и смерть наступила мгновенно. Он не вдавался в подробности. Да я и не ждал этого. Для него моей информации было вполне достаточно, если принимать во внимание его душевное и физическое состояние.
— Ты имеешь в виду его сердце?
Фельдман кивнул головой.
— Его проверяют на мониторе, но пока, слава Богу, все в норме.
— Наверное, он переживет всех нас. — Сара вновь почувствовала головокружение. Она парила в свободном полете. Дыхание давалось с трудом. Ее болтало из стороны в сторону. Ухватиться было не за что.
Фельдман взял ее за руку. Головокружения — как не бывало, на смену ему пришло странное ощущение, сродни похмелью.
Он тотчас же выпустил ее руку и даже отступил на шаг. Словно боялся очередной атаки с ее стороны.
— Тебе нужно посетить специалиста и снять стресс, Сара, — со сдержанной настойчивостью порекомендовал он. — Если ты и дальше будешь все держать в себе, дело кончится плохо.
А как же ты, Фельдман? Разве ты не обременен грузом тайных переживаний?
— Он хочет видеть тебя, Сара.
Она расслышала только голос Фельдмана, но не то, что он произнес.
— Твой отец, Сара, — сказал Фельдман. — Он спрашивает о тебе с тех пор, как проснулся. Ты как, настроена повидать его?
— Ты уверен, что он спрашивал обо мне?
— Кроме тебя у него никого не осталось.
Она хрипло рассмеялась.
— Ирония судьбы, ты не находишь? В конечном итоге кривая жизни вывела его на меня.