Ротмистр Гордеев 2
Шрифт:
Для показа строевой я нарочно выбрал самых рослых парней из эскадрона и заставил их практически умирать на плацу. Зато сейчас будем пожинать богатый урожай наших усилий.
Сводным взводом командует Трубецкой и у него это лихо получается.
Маршируют парни просто на загляденье, сам король Фридрих Великий был бы в восторге от того, как высоко они задирают ноги в прусском парадном шаге, как нарядны их мундиры и начищены сапоги.
На иностранцев это производит большое впечатление, особенно на неизбалованного такими вещами Джадсона: у американцев со строевой как-то не
Приёмы с оружием и без, повороты на месте, повороты в движении, перестроения. В качестве финального аккорда — исполнение строевой песни. Солдаты орут так, что уши закладывает. Чую, не обошлось и без маленького «шаманства», кто-то из нашей нечисти помогает усилить впечатление.
Парни действуют как роботы, подбородки подняты вверх, в глазах только беспрекословное послушание. Всё это оказывает просто магическое действие на гостей, они следят как зачарованные и даже хлопают, когда сводный взвод покидает плац.
— Вторая часть подготовки нашего подразделения, — сообщаю я.
Приходит черёд казачков. Лукашины со станичниками вихрем проносятся на конях, показывают чудеса джигитовки — им бы в цирке выступать, а не перед иностранными шпионами, рубят на скаку заранее выставленные мишени, крутятся как заведённые, прыгают с коня на коня.
Черчилль вдруг фыркает. Кажется, он начинает понимать, что перед ним разыгрывается спектакль, целью которого является показать много, но при этом не показать ничего, что может быть действительно полезным в настоящем бою.
Казаки спешиваются, в руках у них оказываются по две шашки. Начинается старинная казацкая забава — фланкировка.
Для пущего эффекта специально отобранные мной голосистые парни поют «Ой, Дуся, ой, Маруся» и громко хлопают в такт лезгинки. Музыка пронизывает с ног до головы, заставляя кровь пульсировать в венах. Она зажигает, устоять от неё невозможно. Даже старина Уинстон Черчилль вспоминает о гусарской юности, начинает притоптывать и подпевать.
На сладкое у нас выступление оркестра ложечников и балалаечников. Понятия не имею, где Тимофей Старча раздобыл инструменты. Мне пока что они в таких количествах на глазах не попадались.
Звучат только проверенные временем «хиты»: «Порушка-Параня», «Калинка», «По полю танки грохотали» — последнюю, каюсь, предложил я, только текст переписал на более подходящий.
В завершение всего оркестр исполняет «Гуд бай, Америка» от «Наутилуса», опять же с переработанным мной текстом.
— Всё, господа! — объявляю я. — Надеюсь, вам понравилось.
Демонстративно смотрю на часы.
— Время позднее, бойцы утомились. По расписанию у них ужин и сон.
— Вы нас выгоняете? — спрашивает за всех Черчилль.
— Что вы?! — восклицаю я. — Как я могу спровадить вас в столь поздний час. Предлагаю вам отужинать вместе со мной. Кроме того вам приготовили места для сна и отдыха. Вернётесь в город утром, когда рассветёт.
— Только, пожалуйста, дайте нам в провожатых кого-то другого, — просит Джек Лондон.
— А что такое? — непонимающе вскидываюсь я.
— Не могу вам объяснить,
просто чувствую…— Хорошо! Желание гостя — закон! — прикладываю руку к сердцу я.
— Разрешите, сделаю наше совместное фото на память? — снова просит он.
— Давайте. Думаю, это будет небезынтересно для наших потомков.
После группового фотоснимка снова веду гостей за стол. Ужин выглядит поскромнее, зачем набивать желудок на сон грядущий.
Сэр Уинстон специально занимает место рядом со мной. Ему явно не терпится переговорить со мной, и я примерно догадываюсь о чём.
— Господин штабс-ротмистр, ваши люди были сегодня на высоте, — сообщает он вроде как совершенно искренне, и только мне удаётся уловить некоторую ехидцу в тоне.
— Благодарю вас за комплимент. Я обязательно передам ваши слова солдатам. Им будет очень приятно, — киваю я.
— Единственное, что мне показалось странным: неужели всё это действительно так необходимо для военных действий, особенно в тылу врага. Нет, я не спорю — всё это очень здорово и впечатляюще, но я пока не понимаю, как всё это можно применить на практике… Ваше начальство говорило, что вы покажете нам вашу подготовку и не станете ничего скрывать, — Черчилль буквально сверлит меня взглядом.
— А разве мы что-то утаивали перед столь важными гостями? — делаю недоумённый вид я, а затем добавляю вполголоса:
— В военное время… правда так драгоценна, что ее всегда должен сопровождать телохранитель лжи.
Черчилль дёргается и как-то странно смотрит на меня. Я знаю, что это его афоризм и, кажется, ещё не рождённый, но, похоже, он уже вынашивает его и потому у сэра Уинстона такая реакция.
Наконец, он спохватывается:
— Очень красиво, я бы даже сказал — изящно сформулировано. Разрешите пользоваться этим выражением в будущем? Разумеется, ссылаясь на вас.
— Конечно. Можете даже не ссылаться, — сегодня я просто сама щедрость и великодушие.
— Вы очень тактичны…
— Тогда с удовольствием подарю вам ещё одну фразу. Такт — это способность послать кого-то к черту так, чтобы он с нетерпением ждал этой поездки…
— Это намёк? Вы спешите от нас избавиться?
— Позвольте говорить с вами начистоту.
— Как джентльмен с джентльменом?
— Ну хоть так, хотя я бы предпочёл немного искренности…
Он усмехается, хотя мои слова и задевают его. Я задел самое главное качество британских лордов — веру в их исключительность и рыцарские качества. Хотя, кому, как ни ему знать, что эти пресловутые качества у англичан не распространяются на людей других национальностей. Потом эту заразу подхватят и американцы.
— Продолжайте, господин штабс-ротмистр. Я весь внимание.
— Сэр Уинстон, я не знаю, с какой целью вы тут находитесь. Быть может, вами движет любопытство, а может — вы шпион…
— Хотите, чтобы я вызвал вас на дуэль?
— Мы же договаривались быть искренними, — замечаю я.
— Тогда прощаю вам это оскорбление, но прошу впредь не злоупотреблять нашими договорённостями.
— Договорились. В общем, дорогой сэр Уинстон, я почему-то не сомневаюсь, что у вас большое политическое будущее…