Роза Марена

— Питер и Анна, простите меня, — сказала она.

«Не бери себе в голову, — заговорила Послушная-Разумная. — Жизнь продолжается. Это сделал Норман, не ты его создала, и ты не можешь взять на себя ответственность за него. Ты — Рози Мак-Клендон, Рози Настоящая, ты много перенесла, и тебе не следует забывать об этом, когда бури жизни будут грозить поглотить тебя. Но ты должна помнить…»

— Нет, я не должна, — сказала она и переломила картину пополам, словно решительно захлопнула книгу. Старый деревянный подрамник, на который был натянут холст, треснул. Сам холст даже не разорвался, а разлезся на полоски, повисшие как лохмотья. Изображение на этих лохмотьях было тусклым и бессодержательным. — Нет, я не должна. Я не должна делать то, чего я не хочу, а я не хочу.

Тот, кто забывает прошлое…

— Будь оно проклято! — закричала Рози.

Я отплачу, ответил голос. Он уговаривал, он предупреждал.

— Я не слышу тебя, — сказала Рози. Она распахнула дверцу мусоросжигателя, почувствовала тепло, учуяла запах сажи. — Я не слышу тебя, я не слушаю, с этим покончено.

Она просунула разорванную и скомканную картину в дверцу, отправляя ее как письмо, предназначенное кому-то в аду, а потом встала на цыпочки, чтобы посмотреть, как картина упадет в огонь далеко внизу.

Эпилог Женщина-Лисица

1

В октябре Билл снова повез ее на пикник за город, на их место. На этот раз они ехали на его машине. Стоял погожий осенний денек, но для мотоцикла все же прохладный. Когда они уселись там, разложив еду, лес вокруг полыхал осенними красками. Он попросил ее о том, о чем просил уже давно.

— Да, — сказала она. — Как только будет оформлено расторжение брака.

Он стискивает ее в объятиях и покрывает поцелуями, но, когда Рози, обняв его, закрывает глаза, она слышит голос Розы Марены глубоко у себя в мозгу: «Теперь все счета сведены… и если ты не забудешь о дереве, это не будет иметь никакого значения».

Но какое дерево?

Дерево Жизни?

Дерево Смерти?

Дерево Познаний?

Дерево Добра и Зла?

Рози вздрагивает и обнимает своего будущего мужа еще сильнее, и, когда он накрывает ладонью ее левую грудь, она испытывает счастье от того, как быстро бьется под его рукой ее сердце.

2

Они поженились гражданским браком где-то между Днем Благодарения и Рождеством, через десять дней после вступления в силу свидетельства Рози об одностороннем расторжении брака. В первую свою ночь в качестве Рози Стэйнер она проснулась от криков мужа во сне.

— Я не могу на нее смотреть! — кричал он. — Ей все равно, кого она убивает! Ох, пожалуйста, заставь его не вопить так жутко! — а потом чуть тише, уже отходя: — Что у тебя во рту? Что это за нити?

Они в нью-йоркском отеле, в котором остановились на пути в Сент-Томас, где проведут свой двухнедельный медовый месяц, и хотя она оставила маленький голубой сверток дома, она взяла с собой в египетской сумочке керамический пузырек. Какой-то инстинкт — она не сомневалась, что это женская интуиция, — подсказал ей сделать это. Она уже дважды пользовалась этим после подобных ночных кошмаров, и на следующее утро, пока Билл брился, она вылила последнюю каплю ему в кофе.

«Это должно помочь, — подумала она, когда бросала пузырек в туалет и спускала воду. — Не может не помочь».

Медовый месяц прошел чудесно — полно солнца, счастья, и никаких дурных снов у обоих.

3

В январе, в день, когда в городе и окрестностях выпал снег, домашняя аптечка Рози Стэйнер сообщила ей то, что она и так уже знает: у нее будет ребенок. Она знает и еще кое-что, о чем не могла сказать аптечка: это будет девочка.

Наконец появится Кэролайн.

Все счета сведены, думает она, стоя у окна своей новой квартиры и глядя на снег. Он напоминает ей туман в ту ночь в Брайант-парке, когда они вернулись домой и обнаружили, что их поджидает Норман.

Да, да, думает она, уже угнетенная этой мыслью; та приходит почти так же часто, как надоевшая мелодия. Они сведены, верно?

Нет, отвечает безумная таким ясным и четким голосом, что Рози разворачивается на каблуках, ожидая увидеть ее за своей спиной. Но, хотя голос все еще здесь, комната пуста. Нет… до тех пор, пока ты помнишь о дереве и контролируешь свой темперамент. До тех пор, пока ты в состоянии это делать. Но все это сходится в одном, разве не так?

— Оставь меня, пожалуйста, — устало говорит Рози пустой комнате, и ее хриплый голос дрожит. — Уйди. Убирайся из моей жизни.

4

Ее малютка девочка весит восемь фунтов и девять унций. И хотя Кэролайн всегда будет ее тайным именем, в свидетельство о рождении вписано другое: Памела-Гертруда. Поначалу Рози возражала, говоря, что при их фамилии и втором имени девочки ее полное имя превращается в своего рода литературный каламбур. Она предложила — без особого энтузиазма — Памелу-Анну.

— Пожалуйста, — согласился Билл, — но это звучит, как фруктовый десерт в калифорнийском ресторане для нуворишей.

— Но…

— И не переживай по поводу Памелы-Гертруды. Пам и Джерт для тебя тоже много значат. И потом, писательница, которую ты имеешь в виду, сказала, что Роза — это роза. Не могу вообразить себе лучшего аргумента, чтобы выбрать это имя.

Так они и сделали.

5

Вскоре после того как Памми исполнилось два годика, ее родители решили купить дом в пригороде. К тому времени они уже могли себе это позволить. Оба преуспевали в работе. Они начали с просмотра целой кипы брошюр и постепенно свели число вариантов к дюжине, потом к шести, потом к четырем и, наконец, к двум. И вот тут их ожидала неприятность. Рози предпочитала один, Билл — другой. Обсуждение превращается в спор, а спор перерастает в ссору. Неприятно, но ничего из ряда вон выходящего; даже у самых гармоничных браков нет иммунитета от размолвок…

После сегодняшней ссоры Рози удаляется на кухню и начинает готовить ужин — сначала сует цыпленка в духовку, потом ставит воду на плиту для свежей кукурузы, которую купила в придорожном лотке. Чуть позже, когда она чистит картошку на столике возле плиты, Билл выходит из комнаты, где он рассматривал фотоснимки обоих домов, которые вызвали раздор между ними. На самом деле он не столько рассматривал, сколько переживал там их ссору.

Она не поворачивается, как обычно, на его приближающиеся шаги, и даже когда он целует ее сзади в шею.

— Прости, что я накричал на тебя из-за этого дома, — тихо говорит он. — Я по-прежнему думаю, что тот, который в Виндзоре, подходит нам лучше, но мне очень жаль, что я повысил голос.

Он ждет ее ответа, и, когда она не произносит ни слова, виновато выходит, думая, что она, по-видимому, все еще сердится. Однако она не сердится; нынешнее состояние ее рассудка никак не назовешь раздражением. Она находится в состоянии дикой ярости, и ее молчание было скорее почти отчаянной попыткой (помни о дереве) удержаться от того, чтобы схватить с плиты кастрюлю с кипящей водой, развернуться и швырнуть ему в лицо. Жуткая картина, которую она мысленно представляет, одновременно вызывает дурноту и кажется торжеством справедливости: Билл с воплем отшатывается назад, Билл раздирает ногтями щеки, когда первые волдыри начинают вздуваться на его дымящейся коже.