Роза Марена

С наружной стороны двери наступила тишина, но, когда она опустила взгляд на щель под дверью, ей стали видны очертания его ботинок. Разумеется, ботинки были большие, черные и блестящие. Он был в штатском, но все еще носил свои форменные черные ботинки. Тяжелые ботинки… Это она могла засвидетельствовать, поскольку много раз за годы их совместной жизни испытывала на себе их тяжесть.

Стук повторился — три торопливые серии, состоящие из трех постукиваний: тук-тук-тук, пауза, тук-тук-тук, пауза, тук-тук-тук.

Вновь, как во время ее жуткой паники, от которой у нее перехватывало дыхание этим утром в кабинке звукозаписи, мысли Рози обратились к женщине на картине, стоявшей там, на вершине холма, не боявшейся надвигающейся грозы, не боявшейся, что в лежащих внизу руинах могут оказаться привидения или просто банда каких-нибудь головорезов, — не боявшейся ничего. Это было видно по ее осанке, по тому, как беспечно она подняла руку, даже по форме ее одной, чуть видневшейся груди.

«Я не она, я боюсь, но я не позволю тебе вот так, просто, взять меня, Норман. Клянусь Богом, я буду бороться изо всех сил».

В течение нескольких секунд она пыталась вспомнить бросок, который показывала ей Джерт Киншоу, когда хватаешь ринувшегося на тебя противника за руки выше локтей, а потом делаешь поворот в сторону. Из этого ничего не вышло — когда она попыталась представить себе решающий рывок, она увидела перед собой лишь идущего на нее Нормана с раздвинутыми губами, обнажившими зубы (с его зловещей хищной улыбкой), желающего поговорить с ней по душам.

Ее пакет из бакалейной лавки с торчащими из него желтыми листовками, объявлявшими о пикнике, по-прежнему находился на кухонном столике. Она уже успела вытащить из него скоропортящиеся продукты и сунуть их в морозильник, но несколько купленных ею банок консервов все еще оставались в пакете. На ногах, кажущихся деревянными, она подошла к столику и сунула руку в пакет.

Снова раздался троекратный стук: тук-тук-тук.

— Иду, — сказала Рози. Голос ее прозвучал поразительно спокойно для ее собственного слуха. Она вытащила самый увесистый предмет, оставшийся в пакете, — двухфунтовую банку фруктового компота, — как можно крепче сжала его в ладони и, с трудом переставляя ноги, ставшие протезами, направилась к двери. — Иду! Одну секунду, сейчас открою…

4

Пока Рози ходила за покупками, Норман Дэниэльс лежал на кровати в отеле «Уайтстоун» в нижнем белье и, уставясь в потолок, курил сигарету.

Он пристрастился к курению, как и многие мальчишки, таская сигареты из отцовских пачек «Пэлл-Мэлл», рискуя трепкой, но считая такой риск честной платой за тот имидж, который обретаешь, когда тебя видят в центре города непринужденно прислонившимся к телеграфному столбу или телефонной будке, возле аптеки или почты с поднятым воротником пиджака и прилипшей к нижней губе сигареткой, чувствующим себя в своей тарелке. Смотрите-ка все, мне ведь и впрямь все по фигу. И откуда знать твоим дружкам, катящим мимо в своих старых тачках, что ты стянул этот чинарик из пачки в шкафу своего старика. А когда ты один раз набрался смелости и попытался сам купить пачку в аптеке, старик Грегори пошмыгал носом и посоветовал зайти снова, когда у тебя отрастут усики?

Курение было важным делом в пятнадцать лет, очень важным делом, заменявшим все то, что он тогда не мог иметь (например, тачку, даже старую развалюху, вроде тех, на которых разъезжали его дружки, — с грунтовкой на покореженных панелях, белой «пластиковой сталью» вокруг передних фар и бамперами, прикрученными кусками проволоки к кузову). К шестнадцати он здорово втянулся — две пачки в день плюс, в качестве нагрузки, сухой кашель курильщика по утрам.

Через три года после того как он женился на Розе, вся ее семья — отец, мать и шестнадцатилетний брат — погибла на том самом федеральном шоссе 49, что проходило через центр города. Они возвращались после купания в карьере Фило, когда грузовик с гравием свернул в чужой ряд и смахнул их с дороги, как мух с оконного стекла. Оторванную голову старика Мак-Клендона нашли в канаве, в тридцати ярдах от места аварии, с раскрытым ртом и щедрой кляксой вороньего помета в одном глазу (к тому времени Дэниэльс уже работал в полиции, а полицейские обычно запоминают такие подробности). Этот факт ни в коей мере не огорчил Дэниэльса. В действительности он был даже доволен случившимся. По его мнению, старый сварливый ублюдок получил как раз то, чего заслуживал. Мак-Клендон имел привычку задавать своей замужней дочери вопросы, которые его совершенно не касались. В конце концов, Роза больше не была дочерью Мак-Клендона — по крайней мере в глазах закона. В глазах закона она стала женой Норманд Дэниэльса, который и несет теперь за нее ответственность.

Он глубоко затянулся сигаретой, выпустил три колечка голубого дыма и смотрел, как они стайкой, медленно и плавно поднимаются к потолку. Норман провел здесь всего полдня, но уже ненавидел этот город. Он слишком велик. В нем слишком много мест, где можно спрятаться. Не то чтобы это имело значение лично для него, поскольку именно у него все шло как надо и очень скоро появится возможность разобраться с маленькой своенравной дочуркой бывшего Крэйга Мак-Клендона.

На похоронах Мак-Клендонов — тройных похоронах, на которых присутствовали почти все жители Обревилла, — Дэниэльс вдруг раскашлялся в церкви и никак не мог остановиться. Люди стали оборачиваться, чтобы взглянуть на него, а он больше всего на свете ненавидел, когда на него так бесцеремонно пялятся. С раскрасневшимся лицом, в ярости от смущения (но все еще не в силах удержаться от кашля), Дэниэльс протолкался мимо своей всхлипывающей молодой жены и выскочил из церкви, тщетно зажимая ладонью рот.

Он встал снаружи у входа и кашлял поначалу так сильно, что ему пришлось нагнуться и упереться руками в колени, чтобы и в самом деле не задохнуться. Он смотрел увлажнившимися глазами на людей, вышедших покурить, — троих мужчин и двух женщин, которые не могли переждать каких-то жалких полчаса похоронной службы, — и вдруг решил бросить курить. Просто бросить, и все. Он знал, что этот приступ кашля мог быть вызван его обычной летней аллергией, но это не имело значения. Это была тупая, гребаная привычка, и будь он проклят на том свете, если какой-нибудь медэксперт округа запишет «Пэлл-Мэлл» в графе «Причина, повлекшая за собой смертельный исход», в его свидетельстве о смерти.

В тот день, когда он вернулся домой и понял, что Роза ушла, — вернее, тем вечером, когда он обнаружил пропажу своей кредитки ATM и больше уже не мог отворачиваться от фактов, которым нужно было взглянуть в лицо, — он спустился к подножию холма, в круглосуточный магазин, и купил там первую за одиннадцать лет пачку сигарет. Он вернулся к старой привычке, как убийца возвращается к месту преступления. «В стане тех, кто побеждает» — было написано на каждой кроваво-красной пачке, короче, сим победиши, если послушать его предка, который побеждал мать Дэниэльса во множестве кухонных свар, но не более того.

Первая затяжка вызвала у него дурноту, и когда он выкурил первую сигарету, всю, до самого фильтра, то не сомневался, что сейчас его вырвет, или он потеряет сознание, или с ним случится инфаркт. А может, и все сразу. Однако, вот вам, пожалуйста, он снова вернулся к двум пачкам за день и к тому же старому сухому кашлю, раздирающему его аж до донышков легких, когда он вылезает по утрам из постели. Словно никогда и не бросал курить.

Однако это было в порядке вещей — он находился в стрессовой жизненной ситуации, как любят выражаться кретины-психологи. А когда люди находятся в стрессовых ситуациях, они часто возвращаются к старым привычкам. Говорят, привычки — в особенности дурные, вроде курения и питья, — те же костыли. Ну и что с того? Что такого, если пользуешься костылем, когда сломал ногу? Как только он позаботится о Розе, он выбросит костыли на помойку.

На этот раз навсегда.

Норман повернул голову и поглядел в окно. Еще не темно, но уже близится к тому. И как бы там ни было, пора начинать собираться. Ему не хотелось опаздывать на свидание. Он сунул сигарету в переполненную пепельницу, стоявшую на ночном столике рядом с телефоном, спустил ноги с кровати и начал одеваться.

Спешить некуда — вот что самое чудесное. В его распоряжении все накопившиеся отгулы, и, когда он пожелал их использовать, капитан Хардауэй не возражал. Норман полагал, что на то были две причины. Первая — газеты и телевизионные каналы сделали из Дэниэльса человека месяца; вторая — капитан Хардауэй не любил его, дважды спускал на него навозных жуков на основании голословных заявлений о злоупотреблении властью и наверняка был счастлив избавиться на время от Дэниэльса.