Рожать, так рожать

Но горничных она правильно прогнала - нужны ей эти клуши, если она от них и во дворце не знала куда деваться.

И от охраны она отказалась тоже правильно - куда в её положении ещё десять мужиков в соглядатаи, когда Обдериха им и так обеспечила всю дорогу "скатертью".

И от знахаря она отказалась - не больные, чать!..

И от повара...

И от кучера...

Не учла она лишь одного, что теперь её чудушко будет считать себя обязанным заботиться о ней и за горничных, и за дружину, и за знахаря, и за повара, и за кучера, и делать это будет с удесятерённым рвением любящего супруга.

– Родная, тебе удобно, не трясёт?
– в сто десятый раз спрашивал Иванушка, оборачиваясь с козел.
– А может тебе дует?!..

– ...А может ещё солёненького огурчика, ты же недавно хотела?
– пододвигал он ей за ужином на постоялом дворе опостылевшие ещё три месяца назад соленья...

– ...Любимая, тебе не холодно, может ещё одеяльце?
– в который раз заботливо будил он её ночью. Каждый час. А в промежутках - просто сопел в темноте, обозревая "спящую" супругу умильным взором...

– ...Милая, ты поспи ещё, чего в такую рань вставать!
– уверял он её, когда в окна уже давно светило далеко не утреннее Солнышко. Может раньше Сенька так бы и сделала, но тут, как назло, сна не оказывалось ни в одном глазу, да и третья перина была явно лишней.

И с новым днём всё начиналось заново...

Серафима пыталась сопротивляться, но любые её возражения гасли в зародыше, как только наталкивались на любящий взгляд дорогого мужа, просто умоляющий позволения о ней позаботиться. И отказать ему в этом праве просто рука не подымалась.

Так что, когда меж крутых склонов в проёме ровной как стрела дороги показались крыши Постола, Сенька едва не выскочила из возка, чтобы бежать впереди лошадей. Не позволили - здравый смысл, любимый муж и брыкающийся живот. И если с первыми двумя она бы как-то договорилась (а проще, вообще бы не слушала), то последний сам её не слушал, зато уже девятый месяц жил себе загадочной внутренней жизнью, не позволяя ни на минуту забыть о своём существовании. Вот и сейчас, стоило ей подпрыгнуть от радости, как там тоже кое-кто оживился и активно засучил ножками... ей по пузу!

– Э! Э!
– схватилась за живот Сенька, валясь на сиденье.
– Потише там!

– Что?! Что?!
– немедленно всполошился Иванушка и как ужаленный завертелся на козлах.
– Остановить?! Тпру, стой!!! Или нет, лучше быстрее - вьё, поехали!.. Ой, а может воды?!.. А может воздуху?!.. А может?!..

– За дорогой смотри, чудо!
– посоветовала Сенька, которую при виде этой суеты начал разбирать неуместный смех, тем более неуместный, что смеяться-то оно было теперь тяжеловато.
– Вань, да езжай уже скорее!

– Скорее?!.. Да, скорее!.. Надо скорее!!! Но-о-о, залётные! Но-о-о!!!

Кони как пришпаренные понеслись галопом, от чего рыдван запрыгал и закачался немилосердно. Серафима хотела было гаркнуть на любимого, чтоб взял потише, но посчитала, что безопасней будет потерпеть до города. А потому ухватилась за всё, за что хваталось и упёрлась во всё, во что упиралось. "Йййеха-а-а!" - азартно вырвалось у неё под аккомпанемент грохота повозки и свиста ветра. "Бум, бум, бум!" - сейчас же поддержало её воодушевление изнутри живота, и кабы можно, то ещё запищало бы от восторга. Больно! "Эй, там! Тпру лягаться!" - прикрикнула Сенька на будущее дитя, которое по заверению всей родственной "нечистой силы" должно было быть девочкой, да что-то уж больно брыкливой девочкой. Наверняка - в маму. И огорчаться этому или радоваться, мама ещё не решила.

Они птицей промчались до города, влетели в привычно раскрытые и никем не охраняемые ворота и понеслись по улицам, провожаемые удивлёнными взглядами прохожих и радостным лаем собак. Кони в отличие от ошалевшего Ивана быстро поняли, что это конец пути, и сами собой стали притормаживать, а потом и вовсе перешли на весьма неторопливую рысь. И вовремя, потому что впереди показался торчащий на обочине круглый щит, вроде придорожного знака, но какой-то странный: два существа - "палка-палка-огуречик" - со вздетыми, словно от ужаса руками. Страху добавляли торчащие на головах палочки-волосы и растопыренные на руках палочки-пальцы.

– Сень, гляди! Что это?
– удивлённо всмотрелся Иван, проезжая мимо.
– Вроде, раньше такого не было.

– Не знаю, - тоже удивилась супруга.
– И заборов каких-то понастроили...

Повозка действительно проезжала теперь меж монументальных оград - мощных, но покоцанных, похожих скорее на стены потешной крепости. Но кому вдруг посреди города могли понадобиться потешные крепости? Иван только хотел озвучить этот вопрос, как внезапно справа раздался задорный крик:

– Эй, жирафля ходячая! Кажи личико через забор, тебе ж нетрудно?

Сенька с Иваном удивлённо оглянулись на голос, но из-за ограды никого не было видно, а с другой стороны уже отвечали с пренебрежительной ленцой:

– Так ты, голУбый, подпрыгни да крыльями маши, авось и так увидишь!

Сенька с Иваном, как по команде глянули влево - опять ничего.

– Та махал бы, да тебя жалко!
– подхватил первый голос с насквозь фальшивым сожалением.
– Рождённый кабананом, летать же-ж не может.

Иван ещё дёрнулся вправо, но Серафиме крутиться надоело и она уселась поудобнее, спрятавшись под козырёк.

– Да я хоть Кабананом, а ты ж - под забором!

– Да хоть под забором - всё одно кротом-то низшей будет!

– Ты ещё погавкай мне тут!

– А ты ещё похрюкай!

– Да я тебе щас!..

Иван всё ещё вертел головой, однако Сенька уже просекла развитие событий.

– Ваня ходу!
– гаркнула она... и не успела.

– А?
– обернулся супруг... и получил по башке первым же камнем.

– Ёшкин кот!!!
– взвыла Сенька и попыталась дотянуться до потерянных вожжей, не попадая в зону обстрела.

Не тут-то было! Вожжи оказались далеко, а кони, вокруг которых тоже "свистело", пугались и пятились. Потому, из средств самообороны у неё осталось только одно - зато массового поражения.

– Стоять, шалупонь малолетняя!!! По кочкам ррраскатаю!!! На кулебяки пущу!!!

То ли грозный тон подействовал, то ли неизвестные у местных и заранее страшные "кулебяки", но из-за оград раздалось обескураженное: "Ойййй...", и над краями робко показались чьи-то головы.

Убедившись, что судьба любимого супруга ей уже не грозит, Серафима бросилась подымать-проверять, как он там, и поживает ли вообще.