Рождение волшебницы

– А кто в этом сомневался? – сказал он, скривив рот.

– Я!

В испуганном шутовском признании было нечто и от покаяния – мало кто не улыбнулся. Но как ни краток был этот миг перепада чувств, его хватило юноше в дурацком колпаке, чтобы бросить Золотинке особенный взгляд. В этом взгляде было пристальное внимание и хладнокровие, нечто такое, что отозвалось в душе внезапной надеждой.

Значит, он хочет меня спасти, поняла она.

– Зачем же ты сомневался? – с нарочитой ленцой спросил старшина.

– Тебе и вправду хочется это узнать, Рагуй?

– Да, я хочу знать, скажи, – отвечал Рагуй, как звали, очевидно, старшину.

С проницательностью отчаявшегося человека Золотинка чувствовала, что скомороху нечего сказать, наудачу он оглашает воздух словами, такими же звонкими и бессмысленными, как треньканье бубенчиков. Притихшая толпа слушала, но сколько будет она слушать?

– Спрашивай! – хмыкнул старшина, тронув кончик обвисшего уса. Он чувствовал себя огражденным от всякого шутовского глумления. Мрачное и строгое дело, которому они были преданы всем кругом, служило ему защитой.

– Скажи мне, Рагуй, храбрейший из храбрых, отчего это тебя до сих пор не повесили?

– Дурацкий вопрос, – ответил старшина, отгораживаясь пренебрежительным движением руки.

– Тогда вздерните меня на гнилом суку!

– За что же мы тебя будем вешать?

– А за то, что дурак.

– Разве за это вешают?

– А за что вешают?

– Ты будто не знаешь!

– Знаю.

– Чего же спрашиваешь?

– Есть за что, а не вешают. Вот и удивляюсь.

– Кого не вешают?

– Да меня же!

– А тебя есть за что?

– Есть.

– Ну так признайся, мы живо повесим. За этим дело не станет.

– А стыдно говорить. Я стесняюсь.

– Чего же ты тогда хочешь?

– Чтоб кого-нибудь повесили.

Старшина побагровел, словно подавившись словом. А в кругу послышался громогласный уже смех. Непонятно, над кем смеялись.

– Дурак дурака и высидел! – проговорил Рагуй после затянувшегося молчания. – Ты вот что: шутовские разговоры прибереги для базарных балаганов!

Юноша истово кивал, соглашаясь, толпа продолжала смеяться, каждое слово старшины встречала смешками, а тот терял самообладание, не понимая причину веселья. Смешон был дурак с неподдельной страстью в горящих воодушевлением темных глазах, в изломе подвижных губ, во всем выражении восторженного лица, вовсе не дурацкого. Преуморительная печать искренности в облике шута сама по себе уже вызывала потешное оживление, источник которого трудно было даже уразуметь.

– Это что вам, балаган? – подхватил шут, едва старшина приостановился. – Это вам не балаган! Не слушайте меня, заткните уши! Заткните мне глотку! – толпа откровенно потешалась. – Не слушайте дурака! Берегите свой ум! Не надо расходовать его слишком щедро! Умный всегда припасет что-нибудь на черный день. Берегите свой ум и не показывайте его зря лицам подозрительным и недостойным. На всех дураков ума не наберешься!

На этом восклицании скоморох перевел дух, но и самой недолгой заминки хватило, чтобы достигнутое с таким трудом равновесие поколебалось.

– Кончай базарить! Не до шуток! – выкрикнули в толпе среди смеха.

– Убирайся! – грубо велел старшина и обрушил налитой кулак – жалобно звякнув бубенчиками, скоморох брякнулся на истоптанную землю, как сломанная кукла.

От боли разинув рот, Золотинка заткнула его рукой. Подался на полушаг Юлий. Притихла толпа – кто видел. Грянувшись, скоморох застыл, как убитый, подвернулись деревянные руки и ноги.

– Ой! – вымолвил кто-то упавшим голосом.

И юноша, мгновение назад бездыханный, подскочил с широкой улыбкой на лице.

– Раз! – вскричал он.

– Два! – возразил Рагуй.

Опять сбитый кулаком, шут мотнул руками и зазвенел наземь.

Снов она начал оживать, нащупывая опору. Прежней прыти уже не было, губы разбиты. Расставив ноги, с жестокой ухмылкой под усами Рагуй приготовился ударить. Это невозможно было снести! Соскочив с бочки, Золотинка ринулась остановить избиение. Охранники запоздало спохватились и бросились вдогонку. А тут, разорвав рыхлую окраину круга, вломился на майдан лохматый Тучка – его сдерживала цепь, на другом конце которой упирался напарник, поневоле вынужденный принимать участие в чужом безумии.

– Государь-батюшка! – взвопил кандальник, простирая руки в сторону Юлия, который отвечал ему затравленным взглядом.

Не зная, куда кидаться, Золотинка остановилась – сразу ее настигли, скрутили, смяли, согнули в три погибели, не дав и охнуть, и подняли на руки. Стража торопилась перехватить кандальников. А скоморох, поднявшись на ноги, прикрыл разбитые губы и молчал, озираясь. Отступил он под взглядом старшины, который и напоследок явил ему убедительный кулак:

– Проваливай!

– Батюшка! Государь! – вопил простертый в пыли Тучка. – Смилуйся, государь! Невинную жизнь не погуби!

Золотинка отчаянно билась, не понимая, зачем выламывают ей руки – охранники отнимали хотенчик.

Юлий дико озирался, вздрагивая, но оставался на месте. Поднялся со своего седалища немощный учитель Новотор Шала.

– Помилуй, государь, спаси! Оговорили девочку! – кричал Тучка.

– А все потому, что не хотели меня слушать! – крикнул затесавшийся в толкучку шут.

– Государь! Я ни в чем… – издала оборванный вопль Золотинка, руки ей вывернули и она выпустила хотенчик, совершенно не сознавая, за что так отчаянно боролась. – Юлий! О-о! Помоги мне!

– Не трогайте ее! – свирепо крикнул Тучка, поднявшись на колени.

– Тучка, родной! – крикнула Золотинка, изворачиваясь Юлий шатнулся, словно для шага, но вместо этого обнаружил намерение упасть, то есть хватился за слабое плечо учителя. Несколько запыхавшихся человек несли государю хотенчик как добычу.

– Ю-Юлий!

Он дико глянул и, словно обожженный призывом Золотинки, дрогнул, отвернулся и пошел, как в вязкой среде, которая оказывала ему сопротивление – разгребая руками перед собой, чтобы отстранить тех, кто пытался его остановить. Хотя таких не было – в пустоте он водил руками.

Золотинку вбросили обратно на бочку.

– Государю дурно! Лекаря! Где Расщепа? Где Шист? – слышались тревожные восклицания, толпа бурлила.

Тучку, понятное дело, били. Врезали тут по сусалам и его напарнику, который закрывался руками, не делая ни малейшей попытки разъяснить ошибку. И еще несколько пар случившихся на майдане кандальников пустились бежать, не ожидая торжества правосудия.

Когда ретивые распорядители расшвыряли народ, раздвинули его до пределов прежнего круга, майдан оголился. Не стало Юлия, не было Новотора Шалы и полдюжины приближенных. Бесследно пропал скоморох. Затолкали куда-то Тучку с его ни к чему не причастным напарником. Между делом сечевики успели разобрать сваленные курганом кафтаны. Исчезли даже валявшиеся без призора кандалы для хотенчика.