Рождение волшебницы

– Не надо суетиться, – сказала Золотинка. – Он победит.

И увидела Тучку.

Нечесаный, без шапки, в промокшей парусиновой рубашке и штанах, он подволакивал недавно еще закованную в кандалы ногу. Бросив одеяло, Золотинка ринулась навстречу… и они остановились в трех шагах, не решаясь обняться. Необъяснимая, обидная после томительной разлуки сдержанность не оставляла их и потом. Исподтишка приглядывались они друг к другу, убеждаясь в переменах, и расспрашивали друг друга словно исподтишка.

– Ну а что Поплева?

– Пропал. Так он и не вернулся. Потом поговорим.

Слова стыли у Золотинки на языке, чужие и необязательные, когда она пыталась изложить несколькими оборотами речи повесть своих злоключений. А Тучка, в свою очередь, не настаивал на подробностях. Или его подменили? Подменили того Тучку, который валялся на земле, взывая к милости государя-батюшки? Золотинка не была откровенна, многое умолчав из того, что связывало ее с Рукосилом, и тем более не обмолвившись о Юлии. Тучка же, со своей стороны, глухо и неохотно говорил о тягостном существовании на «Фазане». Уж теперь-то все будет хорошо, взаимно уверяли они друг друга, словно друг перед другом оправдываясь.

– Всем надо поступиться, чтобы выручить Поплеву, – оживился Тучка, когда Золотинка открыла ему кое-что из последнего разговора с Рукосилом. – И если ты имеешь к нему доступ… Не зазорно такому человеку, как конюший Рукосил, и послужить. Если дело за этим станет.

Тоскливо слушала Золотинка, закусив губу и не поднимая глаз. Оборотень, решила она… Ужаснулась своему приговору, но названому отцу на грудь не бросилась.

Тучка взялся помогать скоморохам, Золотинка тоже оставила разговоры. Лепель, Галич, Пшемысл и Русин уже погасили шатер, то есть убрали распорки и уронили полотно на землю. Однако на этом остановились, оглядываясь на соседей, которые ни о каких предосторожностях не помышляли. После полудня скоморохи снова поставили шатер и принялись разгружать воз, когда вдруг послышались крики, началась беготня – люди спешили взглянуть на реку. На пасмурном просторе речного плеса пестрели суда.

Распустив паруса, раскинув весла, бежали низкие струги сечевиков. Не останавливаясь, шли они мимо стана. Белыми гусями в стае соколов скользили большие княжеские ладьи, всего две или три. А дальше, теряясь в пасмурных далях, маячили паруса преследователей.

Одна из ладей под лиловым стягом наследника едва не выскочила с разбега на берег, посыпались с нее люди и побежали по откосу вверх – к стану. Другая ладья – но это, кажется, были уже курники – тюкнулась утиным носом в свадебный насад и на него хлынули мужчины в доспехах. Порывы пронизанного изморосью ветра доносили звон и лязг, сплошной безгласный стон. Курники высаживались по всей реке, и никто не оказывал им сопротивления. Первая волна беглецов уже достигла северных ворот острога. Только мессалоны возле насада принцессы Нуты выставили черно-желтое знамя и поспешно строились под испуганную дробь барабана.

На холме, у крайних палаток города, стояли ошеломленные скоморохи.

– А может, нас-то не тронут? – неуверенно молвил Галич.

– Разденут и не тронут! – сверкнула глазами Люба. Стройный стан ее облегал валиком пояс из толстой ткани, на который и обратились смятенные взгляды мужчин. Там спрятали их общие деньги. Свежее скуластое лицо девушки горело.

– В казне полторы тысячи грошей, что на Жулио собрали, – сказал Пшемысл, словно совершенные Любины стати он не считал общим достоянием скоморохов.

– Черт с ним, с шатром! – выдохнул Лепель. – Тикаем, хлопцы!

В считанные мгновения отловили беспечного Жулио, покидали на повозку, что успели, и погнали широкой улицей города среди бестолкового гама и переполоха.

Поток беглецов стеснился на лесной дороге, что уводила к западу, в сторону Меженного хребта: верблюды, ослы, повозки, ратники без оружия и даже потаскухи, вооруженные чем попало. Потерявшийся мальчишка и приблудная собака. Жулио на повозке, с философической невозмутимостью ковыряющий в зубах. Взъерошенный Тучка, прихвативший чужой топор. Стриженая Золотинка в коротком Любином платье, которое открывало заляпанные глиной икры… Расхлябанная дорога, то скользкая, то каменистая. И над всем этим зацепившиеся за вершины лесистых холмов тучи, промозглый обложной дождь, который силился остудить горящие лица беглецов.

Оставляя по обочинам отставших, шли, ехали и бежали до последних сумерек. Но и на ночь, выбившись из сил, остановились не без опаски. Ходили слухи, что курники наседают, что вешают мятежников и что мятежники мы и есть. Ничего нельзя было проведать доподлинно. Уверяли, что княжич Юлий с Нутой уже попались. И что, напротив, бегут впереди всех. Рукосила никто не видел, однако все про него знали, что он от курников ушел. Говорили, что дорога ведет в Каменец, горную крепость боярина. Потому-то, мол, он и не двигался к Толпеню целый месяц, что имел у себя в тылу убежище на случай поражения. И что неприступный Каменец тот в тридцати верстах.

Скоморохи пустились в путь до рассвета. Да и сырость была такая, что не заснешь, от промозглого холода нельзя было укрыться никакими одеждами и сукнами, ни гуртом, ни в одиночку. Жулио глядел больными глазами, все дрожал да натягивал поглубже шапчонку. А места тянулись по сторонам дикие и зловещие: крутые осыпи, гряды округлых голых холмов, жесткий редкий кустарник среди камней по расселинам и уступам. У щербатых мостов через сухие русла торчком стояли каменные идолы с отбитыми головами. А в мутном небе с холодным солнцем кружили, распластав крылья, большие орлы.

К концу дня все выбились из сил. На крутых подъемах Золотинка подталкивала повозку вместе с мужчинами и так вымоталась, что уж ни слова не говорила, а тяжело дышала и глядела под ноги, то и дело стряхивая с бровей пот. На привал остановились лишь после того, как ущелье, по которому вилась дорога над пропастью, расширилось, обращаясь в долину. Вереницы беженцев сворачивали к пустынному ложу ручья, люди бросались наземь в изнеможении.

– А ты хороший товарищ, – произнес, отдуваясь, Лепель, когда лошадь стала.

Он отметил это словно бы с удивлением – недоверчиво. Словно что-то ему тут открылось, когда увидел посеревшее от разводов пота лицо девушки с заострившимся носом.

Она лишь глянула запавшими глазищами, ничего ему не сказала.

От ручья открылись заслоненные прежде кручами горные просторы, ближе, отчетливее подступил Меженный хребет с подпирающими друг друга вершинами. И Золотинка вздрогнула, когда распознала среди безжизненных развалов рукотворную каменную твердыню. Крепость ушла в тень от ближней кручи, которая поднималась выше самых высоких башен и шпилей. Только в сравнении с вполне постижимыми размерами крепости и можно было уразуметь подавляющий взлет скалы, которая укрывала замок от вечернего солнца. Природа гор накладывала отпечаток и на творение человеческого искусства: крепость врастала в камень. На голых склонах холма светлым узором различалась проложенная петлями дорога.

Это и был Рукосилов Каменец.

Однако ни у кого уже не было сил на последние, оставшиеся до убежища версты – все спускались к ручью, чтобы напиться, и тут оставались. У кого сил хватало, вяло двигаясь, палили костры из сухого чертополоха, чудовищные заросли которого в рост человека стояли по долине застывшим лесом.

Час спустя в окружении немногочисленных приближенных проехала, не останавливаясь, простая повозка с принцессой Нутой. За нею с окаменевшим лицом, уставя взор в землю, протрусил на лошади Юлий в шапочке с обращенным вниз перышком. Никто не поднялся приветствовать царственных особ. Нуту сопровождали старцы. А мессалонские воины, немного продвинувшись по дороге, тоже свернули к воде и к зарослям чертополоха.