Рождение волшебницы

Золотинка молчала.

– Стреляют! – отметил Рукосил. – У наших стрелочки с калеными наконечниками… так и жалят! И посмотрите на эту неповоротливую скотину, на курников. С ног до головы в панцирях, изнемогают под тяжестью железа. Слуги драной кошки Милицы!

– Драной кошки! – повторила Нута.

– Великий Род! – прошептала Золотинка. – Наши стреляют, а курники идут.

– Падают! – резко возразил Рукосил. – Как же они идут, если не успевают отмахиваться?

– Идут. Я вижу собственными глазами.

– Нельзя видеть то, чего нет. Если падают, то не идут. А я сказал, падают!

Случайно оглянувшись, Золотинка ахнула – глаза его, покинув естественные орбиты, сместились: один глубоко врезался в лоб, другой спустился под основание носа, а под бровями белела неживая кожица. Глаза, как две планеты, продолжали плавное вращение вокруг переносицы и завершили круг, вернувшись на исконные места. Но в тот же миг Золотинка с ужасом обнаружила, что правый локоть чародея выскочил из сустава, тогда как ноги… обращены ступнями назад.

Смутно угадывая неладное, принцесса окинула Рукосила рассеянным взором. Ничего примечательного в облике конюшего не отметил и беглый взгляд Юлия.

Выходит, это я тронулась, подумала Золотинка. С усилием оторвала она взгляд от вывернутых назад ступней и посмотрела вниз. Явственно было видно, что стрелы вязнут в тяжелых доспехах и щитах курников.

– Вот глядите. Перестали падать и вступили в рукопашную, – повествовал Рукосил.

Взгляд назад убедил Золотинку, что нос конюшего удлинился ниже подбородка и при резких движениях раскачивался. Не отвлекаясь, он закинул нос за плечо, чтоб не болтался:

– Дело дошло до мечей!

Ожесточенный звон закаленного железа вознесся до поднебесья. Без единой передышки треск на одной и той же, невыносимой для ушей ноте. Предсмертный стон и хрип витали в воздухе, не давая вздохнуть, – железная рука сдавила Золотинке сердце. Ощетинившись усами, сложил губы в хищную полуулыбку Рукосил. Умолкла Нута, расслабленно приоткрыв розовый ротик. Побледнел Юлий, крепко схватился за каменную грань. В куче сражающихся сверху различался рубеж, где сшиблись противники. Мечи и копья вгрызались в тело толпы, разрушая ее, разъедая и разнимая на части. Качнулось и заколебалось черно-желтое полотнище, шатаясь вместе с пьяной от крови, остервенелой ратью… Низринулось знамя и взметнулось, подхваченное другой рукой… Пало. Ноги наступали на лица, скользили по мокрым от крови камням.

– Теперь уж скоро! – заверил Рукосил, вращая глазами вокруг переносицы. – Глядите: наши окружили их со всех сторон и добивают.

– Наши… наши, которые окружили? – спросила Нута. Она совершенно не замечала коловращения на лице Рукосила.

– Принцесса, справедливо бы было, чтобы наши потерпели поражение?

– Нет… я не верю!

– Побеждают те, которые окружили, значит, это наши.

– Да? – молвила она замирающим голосом. – Да… Спасибо. Вижу. Теперь понимаю. Конечно.

Юлий подле зубца глядел туда, где жестокая сеча оборачивалась резней и бойней, на щеках проступили желваки… но глаза его были закрыты. Он зажмурился.

Глаза Золотинки полнились слезами.

– Почему она плачет? – спросила Нута.

– От радости! – с ожесточенным возбуждением в голосе сказал Рукосил.

Золотинка рыдала, прислонившись к камню. Временами до ее сознания доходили деловитые замечания Рукосила, слышала она перемежающуюся дрожь и надежду в голосе Нуты. Треск и звон слабел – мечей становилось все меньше.

– Ага! Вот и последний, кажется! – сообщил Рукосил. – Гляди-ка размахался! Сейчас мы его по башке!

Золотинка прянула к забралу башни и успела еще ухватить миг: человек упал на колено, пытаясь прикрыться мечом. Разили его со всех сторон, меч вывернулся, человек упал, потерявшись в толкучке.

Победители с неостывшими мечами и распаленным сердцем двинулись на жмущихся ко рву беженцев, которые стояли до сих пор в стороне. Железо смолкло – душераздирающий вопль пронзил слух. Беженцы, прикрываясь голыми руками, шарахнулись назад – к пропасти. Одни срывались, цепляясь за соседей, другие бросались на колени с мольбой о пощаде – их месили мечами, секирами без разбора, пронзали копьями. В считанные мгновения – дух не перевести – покончено было с этим ревущим, мычащим стадом.

И всё. На осклизлой, заваленной трупами земле остались победители с безумным взором.

– Драные кошки, – без выражения произнесла Нута. У нее сделались стеклянные, не видящие глаза. Слепо двинулась она вслед за Рукосилом к лестнице.

А Рукосил, проводив Нуту на десяток ступеней вниз, возвратился под действием возбуждения – торжествующего и злобного.

– Кто, как не ты, погубил несчастных? – выпалил он с налету Золотинке, не обращая внимания на немо присутствующего здесь Юлия. – Вольно же тебе рыдать! Я проиграл сражение у Медвежьей Тони, я потерял корабли, людей, союзников. Я просил о пустячном волшебстве – навести на курников наваждение. И тысячи жизней были бы спасены! – нос конюшего выразительно изогнулся, но это был единственный миг, когда он говорил неискренне. – Чего же теперь реветь? Один проиграл, другой победил. Победитель всегда найдется. Во всяком событии две стороны. Кто заставляет тебя сочувствовать слабому? Сострадай богатому, защищай сильного, ухаживай за здоровым и будешь крепко спать. Захлебнешься в слезах, если примешь на свои плечи все страдания мира. И еще, – сказал он, ступив на лестницу, чтобы уходить. – Никогда не пытайся помочь тому, кто не в состоянии помочь себе сам. – Он начал спускаться.

– Где мой Поплева? Что ты сделал с Поплевой? – выкрикнула Золотинка, не владея собой.

Рукосил ухмыльнулся холодно и снисходительно.

– Ищи! – развел он руками. – Все, что найдешь, твое! – и ступил вниз.

– Где он? Где Поплева? – крикнула Золотинка вслед.

– Здесь! – послышался зычный голос в глубине башни.

И, поразительное дело! так глубоко забылась она мыслью, такое несчастье теснило сердце, что Золотинка, обнаружив рядом с собой Юлия, не уразумела, в каких отношениях к нему находится, ничего не возникло в сознании, кроме ощущения, кроме изначального, надежно похороненного в душе чувства приязни и товарищества, которое без всяких основательных причин зародилось между ними в пору помойного приключения.

– Ах, Юлька, Юлька! – сказала она, глубоко страдая, и тронула его за руку.

Захваченный врасплох, он потянулся к ней… Она уставилась на него в ошеломлении, будто только что поняла, кто такой Юлий. И после томительного, целебного мига промедления, с мукой в лице отпрянули они друг от друга.

Как в пропасть, ринулась Золотинка в витой проем лестницы.

Юлий постоял, сделал шаг… И разрыдался. Безутешно и горько, как не рыдал с детства. А Золотинка, сбежав до половины лестницы, едва не сшибла мессалонских старцев, одному из которых стало дурно от застарелой грудной жабы.

Воротники подняли решетку, заверезжали цепи, и со стоном упал мост. Ратники устремились под своды воротного проезда, вслед за воинами храбро двинулась челядь и даже женщины. Поток увлек Золотинку, которая поняла, что значит эта храбрость, когда окинула взглядом окрестности. Курники отступали в сторону деревни. Валившая из замка толпа рассыпалась по обочинам дороги, занятая не столько ранеными, сколько добычей – удальцы обшаривали еще не остывшие тела поверженных.

Спотыкаясь и скользя, Золотинка сделала несколько шагов и, обхватив голову, остановилась, не имея сил ступать среди поваленных в безвольных положениях тел. Среди шелестящих стонов и умирающего дыхания. Взор останавливали чудовищные раны: отваленная щека, разрубленная челюсть, скошенное кровавым мазком плечо…