Рождение волшебницы

Здесь было царство волка: попадались старые и свежие следы с когтями, но ни одного копыта, ни одного отпечатка человеческой ноги. Волчьи следы сбегались в тропу, тропа вывела к заросшей мелколесьем поляне. За молодым березняком и малинником выглядывал старый, посеревший от времени частокол, а за ним крутая тростниковая кровля. Распахнутые до половины ворота ушли в репейник и покосились. Обширный двор перед высоким каменным домом зарос выше головы крапивой, и в этой чаще тянулись узкие кривые тропинки.

Следы запустения отметили большой, когда-то ладный дом неравномерно и прихотливо. Сложенные из дикого камня стены казались совсем крепкими, толстая кровля из темного тростника сохранилась на диво, хотя и поросла мхом. А окна стояли вразнобой: иные были закрыты ставнями, иные посверкивали неправильных очертаний слюдяными оконницами, иные брошены настежь. И летом и зимой оставалась нараспашку дверь и, видно, уж не проворачивалась в ржавых петлях. Загнил порог, плесенью цвели в сенях половицы. Сыростью и тлением несло из отверстого зева двери. И застоявшийся запах псины. Жужжали жирные, отъевшиеся на падали мухи.

– Зачем ты меня сюда привел? – сказала Золотинка, подозревая самое худшее. – Нечего мне здесь делать. – Она обернулась на ворота – волк перехватил взгляд.

Прихрамывающим шагом он возвратился вспять, стал на пути и ощерился самым немилосердным образом.

«Ага! Обратно меня не пустишь!» – сообразила Золотинка. Но догадка ее, прямо скажем, немногого стоила.

– Ты здесь живешь? – сказала она вслух.

Оборотень кивнул.

– Мне здесь не нравится. Здесь воняет.

Волк не освобождал прохода, но как будто задумался и даже понурил голову в неразрешимой потребности объясниться. Потом встряхнулся и выразительно мотнул головой, призывая волшебницу за собой. Они обогнули дом и, миновав хозяйственный двор с давно развалившейся телегой, перед которой валялись в оглоблях растасканные лошадиные кости, вступили в сад, совершенно заглушенный крапивой, бузиной и волчцом. Под старой полузасохшей грушей волк огляделся и обозначил место. Потом возвратился с Золотинкой в амбар, где показал ей липовую лопату с проржавевшей оковкой.

Пришлось, однако, прокопать порядочную канаву прежде, чем лопата звякнула и в земле обнажилось донышко опрокинутого горлом вниз кувшина. Напрягаясь спиной, Золотинка вытянула неимоверно тяжелый сосуд и не успела его поднять, как завязанное смоленой тканью горло прорвалось и под ноги неудержимым потоком хлынуло золото, серебро и медь.

Тут были готовизна (должным образом отчеканенное золото, ходячая монета) и узорочье (золото в украшениях) – все вперемешку. Но одного взгляда хватило Золотинке понять, что волшебного камня нету. Остальное ее занимало гораздо меньше.

– Так ты, значит, хотел, чтобы я выкопала для тебя клад?

Нет, оборотень хотел не этого.

– Ты хочешь, чтобы я взяла себе? Половину?.. Всё?..

На этот раз она не ошиблась. Всё, подтвердил оборотень.

– Хочешь, чтобы я тебя расколдовала? Чтобы обратила человеком?

Да! Да! Да, черт побери! Это было застарелое, как язва, мучительное желание волка.

– Но, дружок мой! – воскликнула Золотинка укоризненно. – Как же я это тебе устрою, если ты не приведешь мне пару, образец, с которого ты скинулся волком?

Матерый оборотень взвыл и бросился на брюхо… Снова он принялся лизать туфли, задирая морду, чтобы поймать благосклонный взгляд. Черный колдун, несомненно, попал в беду: он безнадежно потерял пару и обратное превращение было для него невозможно. Должно быть, он понимал это не хуже Золотинки и, однако, ждал чуда. Нимало, впрочем, не подозревая, с какой сомнительной волшебницей имеет дело. Вряд ли она сумела бы обратить оборотня в человека, даже если бы пара была налицо и точно такой же седой волчище ждал где-нибудь в клетке или в подполье.

– Ну, будем думать, – неопределенно сказала Золотинка. Нетрудно было догадаться, что самое опасное – лишить старого негодяя надежды. Поворачиваясь по необходимости спиной, Золотинка каждый раз чувствовала на затылке давящий взгляд убийцы. Униженное раболепие негодяя нисколько не обманывало ее.

В скором времени она получила возможность убедиться, что оборотень твердо положил не выпускать ее из проклятой усадьбы. Он сторожил неусыпно, преграждая путь всякий раз, когда она подходила к воротам. Он нагло скалился и однажды хватил зубами бедро, когда Золотинка притворилась, что не понимает угроз.

– Но мне нужно есть! – озлилась она, шлепнув волка по седому загривку. – Я иду к реке наловить рыбы!

К реке он ее пустил, наелся рыбы и сам, от пуза, и привел пленницу обратно, ступая следом шаг в шаг. Одно утешение нашла Золотинка: в заброшенном доме можно было оградиться от утомительного внимания волка. Кое-где сохранились засовы, иные двери можно было припереть – великое дело человеческие руки! Матерый зверь беспомощно останавливался перед преградой. Тогда он ходил вокруг дома, поглядывая на развалившуюся трубу, откуда вился дымок.

Золотинка устроила себе жилище под крышей, во втором ярусе. Здесь в уединении она имела достаточно досуга, чтобы поразмыслить о собственном положении.

Ущербная луна глядела в окно, глухо шумел лес, а Золотинка сидела на подоконнике, упираясь в косяк затылком. На полу под рукой лежал ржавый топор. Где-то внизу неслышно ступал волк. Оба думали об убийстве. Волк – с похожей на наваждение страстью, Золотинка – с отвращением: убийством не разрешить сомнений и не развеять тоски.

Только теперь, в безвременье, она осознала, как больно уязвил ее разговор на скале. И то, что представлялось сгоряча победой – признание Юлия – явило свой истинный горький смысл. Придется жить с саднящим ощущением бесполезности всех мнимых и настоящих твоих достоинств.

Она честно старалась вытеснить из сознания то, что не имело ни разрешения, ни исхода. Увы, она помнила и любила Поплеву и Тучку, но ощущала сейчас любовь к родным как чувство долга. Как свою вину. Как нечто прекрасное и невозвратимое, будто детство. Наедине с собой, под луной, в проклятой мертвой усадьбе можно ли было утаить от себя, что детство кончилось и пришла иная пора… Юлий.

…Значит, эта тяжелая несносная боль и есть любовь, думала Золотинка. Наверное, только так это и можно узнать – когда болит. Если только она не ошибается… Можно ли искренне, без задних мыслей и побуждений, любить наследника престола? Или это противоречит корыстной человеческой природе?

«Откуда мне знать?» – думала она со скорбным самоуничижением после полуночи.

И как постигнуть закон высшего блага, если великий Род признался на Трехглавой горе, что не постиг его до конца?

И хорошо бы вылечить Юлия под чужим обличьем и потом уйти, не сказав ни слова. Но как она вылечит, ничего не умея, не зная?! Как подступиться к наложенному Милицей заклятью? А если искать Анюту, чтобы у нее подучиться, уйдут годы, потому что волшебники и волшебницы все как один пропали без вести, лишь только судья Казенной палаты вспомнил о законе Туруборана.