Рожденные ползать

Далее, Адам, примерно в течение получаса, неторопливо рассказывал, как надумал травить крыс в своей комнате в гостинице. Как ради хохмы засыпал отраву в перечницу и, как Вика случайно насыпала ему яд в еду. В общем, по всем параметрам выходило, что она была совершенно ни при делах. Уж если кого-нибудь судить, так это его самого, старшего лейтенанта ВВС, отличника боевой и политической подготовки. Судить по всей строгости за халатное отношение к собственному здоровью, которое, как и сама его жизнь, всецело принадлежали Министерству Обороны и Социалистической Родине.

Во время рассказа, техник, как бы случайно, пододвигал конверт все ближе и ближе к сидящему напротив него милиционеру. У следователя заболела голова от явной чепухи, которую нес потерпевший. У него так и чесался язык спросить, каким образом Вика, которая была последний раз в гостинице за месяц до происшествия, могла все это проделать, но хозяина кабинета гипнотизировал толстый белый прямоугольник на столе. Тот продолжал потихонечку двигаться по лакированной поверхности столешницы, пока не пересек воображаемую срединную линию. Увидев, что конверт оказался на его половине, милиционер сделал глотательное движение и, резко выдохнув воздух, ловко смахнул деньги в, заранее открытый, верхний ящик стола.

Аудиенция была закончена, стороны расставались вполне довольные друг другом. Пряча глаза, следователь благодарил за новые показания и заверял, что не видит больше никакого состава преступления в этом деле. Они уже дошли до самой двери кабинета, а служитель закона все еще продолжал трясти руку Адама, как будто не решаясь что-то сказать. Наконец, он отпустил огромную ладонь техника и неожиданно тихо спросил:

— Не как старший лейтенант — старшего лейтенанта, а как мужик — мужика: зачем тебе это надо?

— Люблю баб, которые могут за себя постоять! — ответил Адам и вышел в коридор.

С Вики сняли все подозрения, однако, видимо, от пережитого стресса, у нее произошел выкидыш. Теперь она лежала в больнице, то часами плача, то, впадая в какое-то странное оцепенение. В этом состоянии и нашел больную Адам, неожиданно появившийся в дверях палаты.

Был он в парадной офицерской форме, с большим букетом тюльпанов, бутылкой шампанского и бумажным кульком с апельсинами. Находящихся в палате особы женского пола, от 16 до 70 лет, заинтересованно уставились на вошедшего. Разговоры тут же смолкли. В наступившей тишине было слышно, как за окном дребезжит на ветру жестяной подоконник.

— Ну, привет, девоньки! — несколько более жизнерадостно, чем требовалось, поприветствовал женщин Адам.

Несколько нестройных голосов прозвучало ему в ответ. Вика, как будто ничуть не удивляясь такому появлению, повернулась на другой бок, спиной к посетителю. Офицер, как ни в чем, ни бывало, обошел ее вокруг и сел на край кровати. Девушка молча глядела перед собой немигающим взглядом.

— Ну, здравствуй Вика! — начал Адам. — Как болеется?

Ответом ему было молчание.

— Вот, решил навестить. Поди, не чужие люди.

Больная продолжала изучать окружающее пространство.

— Обижаешься? — вздохнул Адам. — Ну что ж, имеешь право. Я за этим и пришел — извиняться. Хотя, если по-честному и не только за этим. А повинную голову, как говорится, и меч не сечет!

Вика безмолвствовала, как будто офицер разговаривал сам с собой.

— Послушай, я ведь чего…, — Гулянюк поставил шампанское на тумбочку и примостил рядом кулек с апельсинами.

Словно бы ища поддержки, он оглянулся по сторонам и внезапно заметил, что все глаза и уши в палате повернуты в их сторону и жадно впитывают происходящее. Адам недовольно скривился:

— Девоньки, родные! Не в службу, а в дружбу. Пожалуйста, дайте нам поговорить наедине. Совершенно интимный вопрос. Ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать. Я быстро кончу.

«Девоньки», хихикая, неохотно потянулись на выход. Когда дверь за последней из них закрылась, Адам взял девушку за руку. Рука казалась холодной и безжизненной, как ее хозяйка.

— Вичка, ну прости подлеца, кругом был не прав! — офицер положил цветы поверх одеяла. — Давай все забудем. Я ведь к тебе не просто так, — Адам сделал торжественную паузу. — Я ведь тебе предложение делать пришел. Выходи за меня!

Вика внезапно дернулась, как будто по ее телу пропустили электрический ток. Тюльпаны упали на пол.

— За тебя?! Замуж?! Я что, похожа на сумасшедшую? Убирайся вон, немедленно! Пока я тебя до конца не убила!

— Ну вот, совсем другое дело. Какой прогресс. Со мной уже разговаривают, — пытался пошутить Адам, хотя его огромные руки сжались при этом в кулаки. — Так ты согласна?

— Уйди, богом прошу. Видеть тебя не могу!

— Вика, ты знаешь, я дважды никогда не повторяю. Унижаться ни перед кем не намерен!

— Ты что пугать меня вздумал? После всего того, что ты со мной сделал?! Да я в лицо тебе плюю, кобель ты вонючий! Мне даже в одной комнате с тобой находиться противно. Когда будешь уходить, окна после себя не забудь открыть!

Адам вскочил, как ошпаренный и заорал в ответ:

— Истеричка долбанная! Тебя и вправду нужно изолировать от общества. Зачем я только тебя от тюряги отмазывал!

— А тебя никто об этом и не просил. Лучше на нарах, чем с тобой в одной постели!

— Ну и пошла ты, знаешь куда? У меня девок…. Только свиснуть! Ничего, как говорит русская пословица: «баба с возу — а имей сто друзей»!

Гулянюк со злостью раздавил каблуком головки тюльпанов, разбросанных по полу и, вышел, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Женщины, едва успевшие отскочить от двери, смотрели ему вслед, кто со злорадством, кто с сожалением, в зависимости от личных обстоятельств, которые привели их самих в гинекологическое отделение.

— Во, козел! — сказала шестнадцатилетняя школьница, находящаяся здесь по совершенно пустяковому поводу.

— Зря она так. Ведь он же извиняться приходил, просил. Чуть ли не на коленях стоял. Мне кажется, ради любви все, что угодно можно простить. У меня с мужем такая любовь! Такая любовь… Вы даже не представляете. Я ради него на все готова! — вмешалась молодая особа в очках, лежащая на сохранении.

— А вот у меня с мужем никакой любви, зато четверо детей. Клянусь, в последний раз этому подлецу дала. Все они кобели, только бы свое удовольствие справить! — поделилась своим мнением сильно пожитая женщина, в зеленом больничном халате, пребывающая в палате по причине послеабортного осложнения.

— Дурехи! Сами не знаете, что хотите, от того и маетесь. Что козел, что кобель — скотина полезная в домашнем хозяйстве. Если только умная хозяйка. А так…, — махнула рукой пожилая женщина с белыми, как снег, седыми волосами. — Эх, был бы мой старик жив! — и отвернулась, утирая глаза тыльной стороной ладони.