Рожденные ползать

Мне стало стыдно еще больше. Почему же я был таким черствым по отношению к собственной жене? Конечно, не всегда легко найти нужные ласковые слова для близкого человека, но, по крайней мере, постараться то можно. Так неужели же Полина должна каждый раз плакать, чтобы выжать их из тебя? Нужно срочно исправляться! Я напишу ей длинное письмо, полное признаний в любви. Или, нет. Лучше написать стихи о моих чувствах. Я пошарил по карманам и достал оттуда бумагу и ручку. Стихи будут начинаться как-нибудь так:

МиГ сверкнул серебристым крылом, Далеко в небеса улетая, На холодной чужбине живя, О тебе лишь Полина мечтаю. О тебе, вспоминая родная, Не забуду, проси, не проси, Словно тонкий твой стан обнимая, Глажу нежно я стойку шасси. Здесь порою бывает нам трудно, Даже мерзко порой, но притом, Мое сердце горячее бьется Под казенным зеленым сукном.

Я даже сам растерялся. Стихи, яркие, выпуклые, сочные перли из меня, как забродившее тесто из кастрюли. Мною овладело невиданное никогда ранее вдохновение. Где-то наверху, над головой послышался шелест крыльев. Это была она, Муза — покровительница поэтов. Так держать! И обязательно слезу в последнем акте, то есть, куплете.

Я о встрече все время мечтаю, С далека ты меня позови, В гарнизонной глуши раздуваю, Наше пламя нетленной любви. Когда вешаю бомбы, ракеты, Думаю, что была ты права, Хоть порою так трудно солдату, С себя нежные выжать слова. И родимый свой дом вспоминая, И дрожанье латвийских осин, Я скупую мужскую слезу подтираю, Словно льет с дренажа керосин.

Не удержавшись, я в восхищении ударил себя по коленкам: «Ай да Анютов! Ай да сукин сын!». Стихи получились действительно мощные: про любовь, про разлуку, про верность. Но в то же время спокойно, выдержанно, по-мужски, без слюнявых интеллигентских завываний. И все это на фоне авиационной романтики. Каково?!

Я поднял глаза наверх. На верхушке самолетного киля, нахохлившись, сидела моя Муза. Я подмигнул ей, в ответ она замахнулась на меня разводным ключом. Вместо белого хитона на ней была техничка, распираемая во все сто?роны грудью шестого размера.

— Дед, это ты мой шлемофон свистнул? — вдруг раздался чей-то громкий крик посреди девственной тишины.

Спугнутая Муза, захлопав крыльями, поднялась в воздух и исчезла в небесной синеве. Голос принадлежал Женьке. В ответ раздался виртуозный капитанский мат, доходчиво поясняющий Петрову, в каком месте ему следует поискать свой шлемофон. Где-то неподалеку запустился первый двигатель. Жизнь продолжалась. Начинался еще один армейский день.

Снова бесконечные взлеты-посадки. Тормозной парашют-заправка-подвеска боеприпаса-запуск-добро на выруливание. И опять все с начала. Темп бешеный. Время вылетов рассчитано до секунд. Самолеты взлетают уже не поодиночке, а парами и звеньями. В воздухе висит непрерывный гул от работающих двигателей. Резко набирая высоту, машины уходят в небо, выбрасывая из сопла желто-оранжевые снопы форсажного пламени.

Внезапно меня ткнул в бок Гусько, показывая рукой куда-то в небо. Я посмотрел в указанном направлении, но ничего не увидел. Мешало солнце, светившее прямо в глаза. Ниже, ниже смотри, корректирует мой взгляд Юра. Я, наконец, замечаю четыре маленькие точки низко над горизонтом. Так обычно издалека выглядят самолеты, заходящие на посадку. Но самолеты садятся по одному и заходят с гораздо большей высоты.

Все быстро проясняется. Точки стремительно растут, увеличиваясь в размерах, пока не превращаются в боевые машины. Четверка идет в плотно сомкнутом строю. Еще какие-то секунды и она с грохотом проносится прямо над нашими головами. Летят МиГи так низко, что хорошо видны голубые бортовые номера и белые сигары ракет, подвешенных под крыльями. Стоящие на земле инстинктивно втягивают головы в плечи, придерживая руками беретки, чтобы не сдуло ветром.

Звено проходит над аэродромом, и едва поравнявшись с концом ВПП, круто набирает высоту и, совершая противозенитный маневр, резко размыкает строй. Самолеты расходятся в разные стороны. Их белые инверсионные следы в безоблачном небе образуют гигантский четырехлепестковый цветок.

Похоже на имитацию атаки на аэродром противника, сообразил я. Увиденная сцена вызывает у меня противоречивые чувства: восхищения и страха одновременно. Восхищения — от мощи и красоты нашей техники. Страха — от осознания своей полной беспомощности перед этой беспощадной мощью, если бы атака, не дай бог, оказалась настоящей.

Учения продолжались, но вдруг я почувствовал, что происходит что-то необычное. Самолеты вдруг перестали взлетать, а только садились. Вот по соседству Юрин 21-ый, уже запустивший двигатель внезапно замолчал. С громкой сиреной пронеслась куда-то пожарная машина.

— Смотрите! Смотрите! — донеслось с разных сторон.

Я посмотрел в небо и увидел, как на посадку заходит одинокий самолет. Заходил он на ВПП почему-то с противоположной стороны. МиГ летел, переваливаясь с крыло на крыло, как пьяный и за ним тянулся длинный дымный шлейф.

— Ребя, горит, кажись! — раздался чей-то громкий возглас, и на ЦЗ тут же повисла тишина.

Самолет между тем снизился до поверхности посадочной полосы, но не коснулся ее плавно, как это обычно бывало, а грубо рухнул на нее. Отскочив от бетонки, как мячик, он тут же упал на нее снова. Раздался громкий взрыв. МиГ неожиданно резко повело влево, и он выехал за пределы полосы, где вскоре остановился в поле посреди травы и полевых цветов, как какой-нибудь сельский трактор. Никакого дыма или огня заметно не было.

— Что это взорвалось? — невольно вырвалось у меня.

— Похоже, это пневматик одной из основных стоек шасси, — со знанием дела определил, стоящий рядом со мной Дед. — Вон, видел, как его с полосы выбросило.

— Да, похоже. Посадка была слишком грубой. Все-таки аварийная машина, наверное, трудно удержать ее ровно, — согласился Панин. — А что вообще произошло? Знает кто-нибудь?

— Скоро узнаем, — уверенно заверил капитан.

Аварийный самолет вытащили на бетонку и отбуксировали на дальний конец ЦЗ. Вокруг него тут же собралась толпа техсостава. Они ходили вокруг, цокая языком и восхищенно матерясь. Правая стойка шасси была в порядке, зато на левой резиновый пневматик отсутствовал. Самолет стоял на металлическом диске, похожий на огородное пугало — одно крыло выше другого.

Но это еще было ерундой. С правой стороны фюзеляжа красовались несколько рваных отверстий различного размера. Самое большое из них располагалось в районе воздухозаборника — в него вполне можно было всунуть три кулака. В отверстие просматривались смятые, покореженные лопатки компрессора двигателя. Из других отверстий поменьше в районе внутренних топливных баков медленно вытекали остатки керосина.

Толпа гудела, как муравейник.

— Так что случилось мужики? — спросил Панин.

— Ракета у него под крылом взорвалась, — ответил кто-то.