Розы и хризантемы

— За дам! — подхватывает папа. — И за прелестных девушек. Агнесса, вы сегодня очаровательны.

Агнесса улыбается.

— Ты бы лучше взял себе что-нибудь, — говорит мама. — Ты только пьешь и ничего не ешь.

— Я ем, — возражает папа. — Я ем и пью, пью и ем, и снова ем, и снова пью! — Он громко смеется. — Нальем полней бокалы! Кто врет, что мы, брат, пьяны?

— Вот именно! — возмущается мама.

— Я не пьян ничуточки, ни капельки! Я все прекрасно помню и понимаю, — доказывает папа. — Я понимаю, например, что у Агнессы чудные глаза цвета морской волны.

— Павел, веди себя прилично! — требует мама.

— Что же тут неприличного? Морская гладь и дальный берег… — произносит он нараспев. В глазах у него прыгают веселые искры.

Я перебираюсь со стула в кресло, сворачиваюсь калачиком, упираюсь ногами в один подлокотник, головой в другой и засыпаю.

— Вставай, — говорит мама. — Вставай, мы уходим!

Я подымаюсь на ноги и плетусь в прихожую.

— Ах, боже мой! — говорит мама. — Я как чувствовала! Ну что за несчастье!

Моя шубка лежит на полу, на ней спят несколько кошек.

— Ну что? Ну? Не говорила я? — набрасывается мама на папу. — Вечное твое упрямство! Фанфаронство! Вот результат!

— Перестань, Нинусенька, не устраивай скандала в чужом доме, — говорит папа. — Все отлично, и ничего страшного не произошло. Пошли вон, мерзавцы! — Он сгоняет котов, встряхивает шубку и помогает мне одеться.

Я опускаю нос в воротник и тут же засыпаю, прислонившись к стене.

— Иди, иди уже, ради бога, — толкает меня мама.

Мы спускаемся по лестнице, ноги у меня заплетаются. Папа берет меня на руки.

— Что ты делаешь? — говорит мама. — Зачем ты ее берешь? Она прекрасно дойдет сама.

— Ничего, — говорит папа. — Ничего… Маленький хочет спать…

— Спать! Ты вот сейчас споткнешься и грохнешься. И этим все кончится! Не мог хотя бы здесь удержаться и не напиться. Ни малейшего такта, ни малейшего самообладания!

— Я не споткнусь и не грохнусь, — спорит папа. — И ты прекрасно знаешь, Нинусенька, что у меня железное самообладание. Железная воля и выдержка. Я могу не пить хоть целый год. И могу пить, совершенно не пьянея. И если потребуется…

— Поставь ее на ноги! Кому я говорю? Немедленно поставь ее на ноги! Здоровенная деваха! Наверно, уже два пуда весит.

— Неправда, — не сдается папа. — Наш маленький легок, как пушок… Я не чувствую ни малейшей тяжести. Если хочешь, Нинусенька, я подыму тебя на одной руке… — Он слегка покачивается.

— Да, только этого не хватало! — говорит мама. — Пьяное бахвальство! Держись хотя бы за решетку.

— Шаганэ, ты моя, Шаганэ! — запевает папа во весь голос.

— Счастье еще, что никто не слышит, — говорит мама.

Я открываю на секунду глаза и вижу булыжную мостовую внизу. Каждый папин шаг отдается у меня в голове, но все равно мне хорошо спать у него на плече.

— Михоэлс погиб в автомобильной катастрофе, — сообщает папа, переворачивая газетный лист.

— Что ты говоришь! — ужасается мама. — Подумать только, сколько несчастий на свете… Ну, конечно, когда носятся, как бешеные! Буквально уже боишься улицу перейти. Я позавчера тоже — здесь, у нас, возле самого дома! — на минуту, можно сказать, задумалась, вдруг он прямо под самым носом тормозит, черт ненормальный! Аж боком его повело, сволочь такую. Еще немного, и была бы под колесами. Да, вот так — выходит человек из дому и не знает, вернется ли. А его, между прочим, в свое время весьма превозносили — этого Михоэлса. Собиралась все как-нибудь сходить, посмотреть, да так вот и не собралась. А с другой стороны, может, и жалеть не о чем — все равно, когда не понимаешь языка… Да, жизнь человеческая — сегодня есть, а завтра нет. Но лучше уж так, сразу, чем остаться без рук, без ног и еще двадцать лет в инвалидах ползать.

Холодно. Мы сидим на уроках одетые — в шубах и в платках. Марья Трофимовна тоже стоит у доски в пальто.

— В зимний холод всякий молод! — говорит она и молодецки передергивает плечами. — Посмотрите на улицу!

Некоторые девочки приподымаются и вытягивают шеи к окнам, но большинство остаются сидеть — не очень-то удобно вылазить из парты, когда ты закутан в толстое пальто.

— Посмотрите! — призывает Марья Трофимовна. — Люди шагают бодро, щеки у всех румяные, даже старушки скачут вприпрыжку!

— Скакать-то ладно, — бурчит за моей спиной Аня Воробьева, — ты вот в очереди поди постой. Вчерась мыло на Хорошевке давали, думала, совсем околею к шутам.

— Давайте вспомним, — предлагает Марья Трофимовна, — какие мы знаем пословицы и поговорки про мороз и зиму.

Девочки молчат.

— Власть церкви была очень сильна, — раздается с той стороны доски. — В одиннадцатом веке германский король Генрих Четвертый попытался противопоставить себя папе Григорию Седьмому. Папа был религиозный фанатик, жестокий и хитрый. Даже ближайший его соратник монах Петр Дамиани называл его святым сатаной. Генрих Четвертый тоже не брезговал никакими средствами, лишь бы в свою очередь достичь господства в Германии и Италии.

Я придвигаю к себе непроливашку и заглядываю внутрь. На чернилах намерзла корочка льда. Я осторожно прокалываю ее пером.

— Ну, так кто знает поговорку про зиму? — напоминает Марья Трофимовна. — Никонова, скажи.

— Мороз — красный нос! — говорит Ика — Ика-Ника.

— Это не поговорка, это метафора, — не соглашается Марья Трофимовна.

— Зато складно, — спорит Ика.

— Ах ты, зимушка-зима! Ты морозная была!.. — вздыхает впереди Лина Ефимова и кладет голову на парту, будто собирается спать.

— Он написал папе письмо, — продолжает учительница «с той стороны», — которое закончил словами: «Мы, Генрих, король Божьей милостью, со всеми нашими епископами говорим тебе — ступай вон!»

— Ступай вон! — фыркает передо мной Света Васильева.

— Пошел на фиг! — подсказывает Лина.

Света и Лина — самые высокие девочки в классе и сидят за одной партой. Они даже похожи немножко, только у Лины в косах голубые банты, а у Светы — салатовые. Мне хорошо сидеть за Светой — меня за ней почти не видно.

— Вспоминайте, вспоминайте, — поторапливает Марья Трофимовна. — Ну, Грошева, скажи!

— Солнце на лето, зима на мороз.

— Совершенно верно, — кивает Марья Трофимовна. — В народных поговорках заключена мудрость многих поколений. Люди уже давно заметили, что именно тогда, когда дни становятся длиннее — солнце поворачивает на лето, — мороз крепчает. Кто еще знает поговорку?

— Пришли Кресты, навели мосты, — говорит Тася Потачкина.

— Какие Кресты? — морщится Марья Трофимовна.