Розы в декабре

тяжких испытаний, и я думаю, что вот и в Эдварде Кэмпбелле есть что-то

человеческое, а затем вы читаете мне нравоучения и оскорбляете меня.

Она. пошла вверх по холму — высокая, стройная, полная грации, и ее длинные

волосы золотились на солнце. А Эдвард следил за ее плавными движениями, крепко

стиснув зубы.

Глава 5

Вечером Фиона занималась только детьми. Она собрала их вокруг себя, и они

вместе рассматривали книгу Гамиша.

— Правда, замечательные рисунки?— восхищалась Элизабет. — Вот бы здорово

научиться так рисовать.

Фиона глядела на наброски глазами давно прошедших дней, когда она была любима и

счастлива.

— Матти прирожденная художница, — выдавила она. — Она была совсем маленькой, а

уже могла передать сходство двумя штрихами мелка.

— Она это рисовала в Африке? — спросил Уильям, ткнув пальцем в одного из

зверьков на скалах.

— Да, мы были там года два.

— Она сейчас там?

Да, подумала Фиона, с Ианом, но вслух произнесла: — Она теперь там постоянно живет.

— Она близкая подруга вашего брата?

— Да, мы все росли вместе. Гамиш, Матти, я и человек, за которого Матти вышла

замуж. Матти сирота. Мой папа отправил ее в художественную школу, а Матти

расплачивалась за это, иллюстрируя книги Гамиша. Она рисовала все время. Иногда

она присылала письма сплошь из рисунков.

— Вот это здорово, — воскликнула Элизабет. — Покажите нам ее письмо, когда она

напишет, ладно?

— Мы больше не общаемся, — быстро проговорила Фиона.

— Не общаетесь? — удивилась Виктория. — Как же так? Вы же были как сестры!

— Люди нередко перестают общаться после того, как выходят замуж и начинают

новую жизнь. Я думаю… может, она занята. Вот и все.

Она подняла голову и, увидев внимательный взгляд Эдварда, поспешно отвела

глаза.

Ночью Фиона не могла уснуть. Неужели нет никакой возможности преодолеть такое

отношение Эдварда? От этого ей захотелось домой, на родину, а еще больше — с

невероятной силой — в объятия Иана. Было бесполезно пытаться заснуть. Фиона

встала, зажгла лампу. Она пыталась читать, но в комнате стоял адский холод, а

грелка совсем остыла. Она подумала о теплой кухне, где всегда горел фитиль

керосинки. Хорошо бы чего-нибудь горяченького — молока и немного мускатного

ореха. Взяв лампу, она на цыпочках вышла в коридор, тихонько повернула дверную

ручку — не хотелось будить домашних. Ей всего-то и надо — пристроиться в одном

из этих уютных кресел и почитать немного, пока не сморит сон. Она открыла дверь

в кухню. Там было светло. Она сделала пару шагов и остолбенела. За круглым

столиком перед камином сидел Эдвард. Он сидел лицом к двери. В руках у него

было ружье, которое он внимательно изучал, на лице застыло выражение отчаяния.

— Эдвард, — резко проговорила Фиона. — Что вы здесь делаете в такое время да

еще с ружьем?

Он глянул на нее сердито, но не виновато; и тут же, видя ее обеспокоенность, улыбнулся снисходительной улыбкой.

— О, вы решили, что я подумываю о самоубийстве, мисс Макдоналд. Нет, нет, это

не в моем духе.

— Но для чего вы его взяли? — мягко спросила она.

— Я… я снова рассматривал ружье Роберта. Ума не приложу, как это могло

случиться.

Фиона стояла в старом махровом халате отца и смотрела на ружье.

— Но должна же быть причина. Скажем, не был поставлен предохранитель?

— Все может быть, но это так не похоже на Роберта. У нас это в крови — от отца

и деда: прежде чем перелезать через изгородь, проверь предохранитель на ружье.

Если б с ружьем было что-то не в порядке, мне легче было бы примириться со

случившимся.

Фиона пододвинула кресло и села, опершись локтями о крышку стола и положив

подбородок на ладони.

— То есть если никаких неисправностей нет, значит, остается одно: предохранитель.

Эдвард оторвался от ружья и посмотрел ей в глаза, и Фиона прочитала ответ в его

глазах.

— Нет, Эдвард, — от всего сердца воскликнула она. — Вы… вы боитесь, что

Роберт убил себя сам?

Эдвард глубоко вздохнул и тихо сказал:

— Да.

— Но почему? Можно еще понять, если б это случилось сразу после гибели

Рангимарие. Боль потери. Но ведь прошло столько времени.

— Он лишился последней опоры, — задумчиво проговорил Эдвард. — Флер бросила

его. Может, это было последней каплей.

Фиона задумалась.

— Но Флер уже уехала. Ведь она была в Эдинбурге. Почему же он ждал, а не сделал

это сразу после ее отъезда? Тем более зная, что здесь дети и он им нужен?

— Он не знал, что она уехала навсегда. Он отправил ее в круиз, надеясь, что она

вернется и все встанет на свои места.

— Почему же в таком случае вы считаете…

— В тот вечер в “Кошке в загуле” Флер сказала мне, что только что отправила

авиапочтой письмо Роберту, где сообщила, что не вернется. Что она уходит к

другому. Я так никогда это письмо и не видел. Скорее всего, он сжег его, а

потом пошел и застрелился, и сделал это около изгороди, чтоб никто не

догадался.

— К другому? Но почему она это сказала вам, Эдвард?

Она прочитала ответ в его глазах; в них стояла боль.

— Потому что этим другим был я.

Прежде чем она успела что-либо сказать, он поспешно проговорил: — Это была неправда, Фиона. Она только хотела, чтоб все так было. Я, конечно, знал о ее чувствах ко мне, но я объяснял это вздорностью. Кроме Роберта, я был

единственным мужчиной в “Бель Ноуз”. А она жить без мужчин не могла. Я все