Рубиновый лес. Дилогия
Шрифт:
– Похоже, в один день и впрямь не уложимся, – признал Сол неохотно, глядя на сливовые облака, какими затянуло небо ещё спустя пять часов наших поисков. К тому моменту мы наконец-то вышли к устью знакомой чистой реки, возле которой не раз останавливались на ночлег по пути в Дану. – Будем разжигать костёр. Авось вёльва заметит дым и сама явится.
Он остановился возле упавшего дерева, покрытого мхом и порослями плюща, и принялся копошиться под ним, отбирая сухие и короткие ветви. Затем, сложив их устойчивой пирамидкой, прошёл до реки и наклонился к воде, чтобы сполоснуть испачканные в багряном соке и жимолости руки. Наблюдая за ним, так и не обмолвившимся за весь день ни словом о летнем Эсбате, я наконец-то решилась.
– Поцелуешь меня? –
Сол не повернулся, но плескать руки в реке перестал. По воде побежали круги.
– А ты что, вчера не нацеловалась?
Я беззвучно застонала. Выходит, Мелихор с Матти были правы.
Вспомнив напутствие последней, я невольно зарделась и прислонилась к клёну, надеясь спрятаться за ним. На том, единственном из всех деревьев вдоль берега, пробивались не только багряные, но и тёмно-зелёные листья. Я осторожно потёрла их пальцами, очертила угловатые края и торчащие ветки – тоже зелёные. Хороший знак. Должно быть, защитный сейд Хагалаз, который сохраняет реку чистой, сосредотачивается где-то поблизости.
– Это всё? – спросил Солярис, взбудораженный моим затянувшимся молчанием даже больше, чем вопросом. Глаза его недобро потемнели, будто в них собрались все лесные тени. За время нашего пути он ничуть не устал, не вспотел и даже не помял своих светлых одежд. Однако стоило мне заговорить с ним о личном, как Сол покрылся несвойственным ему румянцем, будто разом с лигу пробежал. – Больше ничего узнать не хочешь?
– Хочу. Ты злишься на меня?
– С чего ты решила, что я злюсь?
– Ну… Сложно не разозлиться, когда узнаёшь, что кто-то, кто тебе дорог, танцевал и целовался с кем-то другим. К тому же у тебя ведь сокровищный синдром…
– Нет у меня никакого синдрома! – огрызнулся Сол, перебив меня, но я упрямо продолжила:
– Да и я бы на твоём месте тоже злилась, оно вполне понятно. Потому и хотела попросить прощения… Я была очень глупа, раз позволила себя обмануть и сразу не поняла, что передо мной не ты. Это ужасное, ужасное предательство с моей стороны после всего, что ты сделал ради меня. Тот поцелуй…
– Что ты несёшь, Рубин? Какое предательство? – фыркнул Солярис, выбираясь из мелководья ручья. По его рукам, увитым голубыми венами от сжатых кулаков, струилась речная вода. Холодная, она пахла тиной и полевыми цветами, в то время как кожа Сола пахла мускусом и огнём. Точно олицетворение двух его сторон, что всегда боролись меж собою, – человек и дракон, друг и враг, возлюбленный и сородич. – Подумаешь, поцеловала кого-то! Ты моя ширен и ничья более. Я получу тысячу твоих поцелуев, куда более нежных и страстных, если только захочу этого.
Почти восемнадцать лет мы с Солярисом были неразлучны. Почти восемнадцать лет я изучала его, но никак не могла изучить до конца. То и дело забывала, что, пережив столько боли физической, он давно не замечает боль душевную. Что иногда он и вовсе не испытывает боль там, где её испытал бы любой другой. Или что Сол никогда не ревнует – он защищает своё. Ведь Солярис дракон, не человек, потому и злится по-драконьи: тронешь сокровища – и будешь мёртв, ведь это вор виноват, что посягнул на них, а не золото, которое блестит.
Солярис медленно приблизился, и я сама не заметила, как попятилась под его натиском и прижалась спиной к багряно-зелёному клёну. Лишь когда агатовые когти подцепили моё лицо за подбородок, поднимая вверх, я убедилась, что всё это время мы и впрямь говорили о совершенно разных вещах.
– Я злюсь, но вовсе не на тебя, рыбья ты кость. Я злюсь на то, что эта погань посмела меня повторить! Меня! Я Солярис, рождённый в Рок Солнца, жемчужный дракон и королевский зверь. А оно решило, что способно заменить меня? Стать мной? До чего самонадеянно! Уверен, ты бы легко раскусила его истинную подлую натуру в два счёта, если бы не хмель и не темнота. То всего лишь пустоцвет. Интересно, чей лик он примет, когда я разорву его на части
и сожгу дотла.Вокруг резко потеплело: жар тела Соляриса согревал снаружи, а жар его слов – изнутри. Острые когти переставали быть такими уж острыми, когда касались меня. Сол бережно перебрал ими мои косы, а затем притянул к себе за затылок, и уютное урчание, похожее на кошачье, завибрировало в его груди. Несколько минут мы просто стояли так, обнявшись под листвой рубиновых деревьев, и мои руки, покоящиеся вместе с головой у него под шеей, наконец-то перестали мелко дрожать, как дрожали с той самой минуты, когда был сорван летний Эсбат.?
– Он коснулся тебя, драгоценная госпожа, без твоего разрешения, – прошептал Солярис мне на ухо, и его дыхание, словно сладкий мёд, обещающий спасение от жажды, заставило меня потянуться навстречу. – За это я убью его, а не из ревности.
– Оно только у тебя есть, – напомнила я. – Моё разрешение. Воспользуйся им. Пожалуйста.
Должно быть, я звучала жалко, умоляя Сола поцеловать меня, потому что он впервые не колебался ни секунды. Длинные белоснежные ресницы защекотали мне щёки, когтистые пальцы спустились на бёдра, а рот прижался к моему рту. И хотя целовал меня Сол так же, как и всегда, – мягкие губы, острые зубы, едва осмеливающийся касаться язык, – что-то изменилось. Отчего-то мне показалось, что Сол не только злится, но и боится тоже – не за себя, а за меня. За то, что может произойти, если это нечто снова посягнёт на меня, подберётся так близко, а никто и не заметит. Мы оба знали, что рано или поздно это произойдёт, ведь Совиный Принц нас предупреждал. Ведь это свойство всякого зла – возвращаться.
Солярис осторожно прижал меня к клёну, и дышать стало ещё тяжелее. Мои пальцы, спустившись с жемчужных волос, нащупали шнурки однотонной рубахи и чешуйки, царапающиеся под ними.
– Ой, как неловко-то!
Обычно Солярис отскакивал, стоило кому-то застать нас вместе, но сейчас же прижался лишь теснее и, отодвинув назад рукой, загородил собою. Губы его горели, пульсировали красным цветом, похожие на королевские маки на белом мраморе окаменевшего лица. Нам обоим, случайно потерявшимся друг в друге, потребовалась почти минута, чтобы прийти в себя и признать в неказистой тени у реки женщину, а в женщине – старую знакомую вёльву.
– Хагалаз! – выдохнула я с ликованием. Нашлась!
– Милые бранятся – только тешатся, да? – ощерилась она, продолжая наполнять плетёную корзинку корнеплодами и древесными грибами, которые отковыривала со стволов деревьев прямо ногтями. Под ногти, длинные и закрученные, уже забились кора и грязь. – До чего отрадно видеть молодых! Прямо душа поёт! А уж когда союз такой красивый, необычный… Дракон и человек. Хорошая из вас сказка получится, добрая, поучительная. Вы никак на свадьбу пригласить меня пришли, а? Или стряслось что? Просто так ведь обо мне и не вспомните!
Белая кошка с золотыми глазами выскочила из чащи, приветливо мяукнула и в один прыжок очутилась у Хагалаз на плече. Хвост, длинный и гладкий, словно узкая шёлковая лента, обвился вокруг её шеи поверх амулетов из беличьих черепков. Как и Рубиновый лес, что был её вечным пристанищем, Хагалаз тоже не изменилась: всё такая же белоглазая, точно лишённая зрачков, с синими губами и угольными узорами по лицу, обрамлённому полуседыми волосами. Не зря Матти отказалась от затеи дарить ей платья, ведь даже сейчас, собирая лесные гостинцы, Хагалаз разгуливала босиком, и юбка с разрезом волочилась за ней по земле, расшитая рунами, какие покрывали и её руки, и шею, и даже лодыжки. Маттиола бы точно пришла от такого в ужас! Не говоря уже о лоскуте пурпурной ткани, которой Хагалаз обвязывала грудь: судя по золотой тесьме, образующей дейрдреанский герб, она пошила себе наряд прямо из моего родового гобелена.