Рубиновый лес. Дилогия

– А теперь садись сюда, принцесса, и оголи грудь. А ты ешь давай, пока совсем не остыло! – Последнее Хагалаз адресовала Солярису, недоверчиво присматривающемуся к колесу прялки, которое продолжило вертеться само собой. – Я что, зря на тебя любимый супец перевела?! Сам же выпрашивал!

И хотя ничего подобного он сроду не просил, Солярис послушно сунул ложку в рот. Лишь потому, что его мысли наверняка были заняты Красным туманом и фантазиями о повторной расправе над ним, он даже не скривился, когда что-то хрустнуло у него во рту, отдалённо напоминая по звуку не то хрящ, не то зуб. Лишь продолжил буравить взглядом Хагалаз, внимательно следя за тем, что она делает со мной и как.

Я безропотно уселась на овчинный отрез и расстегнула под шеей лунную фибулу, сдерживающую плащ. Изумрудная ткань расстелилась вокруг, словно расплескалось одноимённое море, и, придерживая рукой воротник рубахи, я спустила её с обоих плеч.

В тот же миг Солярис отвёл глаза, но не столько потому, что стыдился узреть мою обнажённую грудь, а потому, что стыдился шрама, перечёркивающего её слева от ключицы. Шрам этот расходился во все стороны, похожий на звезду, – когти Сола, серповидные, входили в плоть легко, а вот выходили с трудом. Из-за этого тёмно-розовый контур был неровным и рваным, смотрелся на моей светлой коже как капля крови в сгущённом молоке. Однако я вовсе не стыдилась его, как никогда не стыдилась и длинных полос на своём боку, полученных во время падения пять лет назад, или же своей костяной руки. Матти была права: всё это делало меня мной.

– Ты в безопасности, пока нить не порвётся. Будет видеть тебя, коль ты захочешь быть увиденной, но коснуться не сможет, – снова напутствовала Хагалаз, убирая красную косу мне за плечи, чтобы не подпалить её поднесённой свечой. Та оказалась в руках Хагалаз невесть откуда: тёмно-зелёная, тонкая, как хворостина, распускающая аромат календулы на лиги вокруг. Зелёный воск с белым вкраплением морской соли зашипел, стекая вниз, и мне пришлось стиснуть зубы: воск был не таким горячим, чтобы обжечь, но капал прямо на шрам. – Преврати неделю в год, преврати год в век. Я не могу заставить свою любовь заговорить со мной, не могу прийти к ней на ночлег.

«Откуда ты знаешь, что это та самая песнь?» – хотела спросить я, но вместо этого скосила глаза на свечу: зелёный воск заляпал мне шею и покрыл шершавые отметины от когтей плотным слоем. Рубаху он тоже испачкал. Я стиснула её в пальцах, почувствовав, как она ускользает из них вместе с миром вокруг меня.

– Подведи коня к хомуту, подведи кота к миске с молоком. Ах, я не могу заставить свою любовь сесть мне на колени и целовать её тайком, – пропела Хагалаз дальше, и это было последнее, что я услышала, прежде чем она исчезла.

Лесная хижина резко опустела, а затем стала просторнее, холоднее. Спустя мгновение это была уже не уютная гостиная с фарфоровым пламенем в камине, а тёмная, плохо освещённая пещера, похожая на неметон, вырезанный в нефритовом камне. Только, в отличие от неметона, здесь не было места богам.

Стоило мне вздохнуть, привыкая к духоте и сырости, как гулкое эхо разнеслось меж бесформенных глыб и колонн, вдоль канелюр которых копилась влага, порождая мох и плесень. Где-то вдалеке шумел морской прибой: низкое, накатывающее гудение, убаюкивающее и спокойное. Оно звучало как утешение от скорби и одиночества, коими невозможно было не преисполниться среди этих бездыханных камней в темноте; без воздуха, солнечного света и надежды.

Я по-прежнему сидела на полу, посреди овчинного отреза, и хотя ничего толком не видела и не слышала, но чувствовала, что не одна. Тело не слушалось, и лишь тревога, ужалившая под рёбра от звука шагов, придала мне достаточно сил, чтобы я поднялась вверх по колонне и выпрямилась, встречая хозяина сих чертогов лицом к лицу. Поразительно, но, когда темнота расступилась, являя его, я совсем не испугалась. Даже наоборот, осмелела и оттолкнулась от колонны, чтобы оказаться ближе. Быть может, потому что я знала, что это всего лишь видение, управляемое сейдом Хагалаз, и что на моём мизинце по-прежнему пульсирует синяя нить, прочная, как сталь. А, быть может, всё дело было в том, что напротив стояла часть меня самой… Разве не глупо бояться своего отражения в водной глади озера, пусть и подёрнутого рябью?

– Что происходит? – прошептал Солярис. – Почему ты здесь? Я ещё никогда не видел тебя так ясно, даже когда проникал в твои сны, чтобы послушать и побыть рядом. В этот раз ты пришла ко мне сама? Сама пробудила нашу связь? Ах, значит, он правду говорил… Ты тоже без меня не можешь.

Тёплая улыбка, адресованная мне, и впрямь принадлежала Солу, но вот улыбался ею вовсе не он. Волосы, белоснежные и перламутровые, как жемчуг, были уложены строго на прямой пробор, приоткрывали выбритые виски и едва доставали до мочек ушей. Даже серьга с изумрудным шариком в левом ухе была точь-в-точь как у него. На коже тоже не было изъянов, за исключением широкого бледно-розового шрама, опоясывающего шею, – след от ошейника, который я сняла собственноручно и который поклялась никогда не надевать вновь. То, что притворялось прямо сейчас Солом, повторило даже это. Его голос, его мускусно-пламенный запах и его бордовое одеяние из талиесинского льна. Безукоризненная подделка.

Оно повторило абсолютно всё, кроме глаз – те были не золотыми, а багряно-красными, как листья в Рубиновом лесу, где я находилась на самом деле.

– Не смей, – сказала я.

Красный туман склонил голову набок.

– Что не сметь?

– Носить его лицо. – Ладонь царапнули кольца, когда я сжала кулаки. – Ты не Солярис. Ты не мой ширен.

– Знаю. Но ты ведь любишь, как он выглядит. Я подумал, что так тебе будет комфортнее, когда ты…

– Не смей выдавать себя за тех, кем не являешься! Я знаю, кто ты и что такое на самом деле.

– Как ты тогда хочешь, чтобы я выглядел? – спросил Красный туман. – Какой облик мне принять? Только скажи, и я изменю его.

Я покачала головой, растерянная. Враги и прежде пытались подхалимничать, раболепствовали, дабы войти ко мне в доверие, но ещё никогда так искренне не угождали. От этого мурашки стекали по затылку – до чего же жутко и противно! С Сенджу в этом плане было гораздо проще. Он всегда придерживался плана, двигался к цели размеренно, шаг за шагом, и никогда не изменял себе. Красный туман же являлся порождением хаоса, потому и сам действовал хаотично. Его желания – всего лишь инстинкты, а неутолимый голод – последствия природы. Как победить то, что совсем не понимаешь, но что так отчаянно стремится понять тебя?

– Я хочу увидеть твой истинный лик, – ответила я, решив начать с малого. – Покажи мне.

Красный туман поджал губы. Лицо его, точь-в-точь как у Соляриса, застыло, и он уткнулся куда-то вниз, будто мои слова задели или расстроили его.

– У меня нет своего лика, – ответил Красный туман приглушённо. – Совсем-совсем нет.

Я кашлянула, повела плечом и встряхнулась, отгоняя странные чувства, что он во мне вызывал. То была жалость? Или всего лишь раздражение от этой его детской непосредственности, которая тем не менее совершенно не мешала ему убивать?

– Мне всё равно. Я не стану говорить с тобой, не стану смотреть на тебя и не стану слушать, пока ты не перестанешь выглядеть как Солярис! Прими другое обличье; такое, которого нет ни у кого из ныне живущих. Прими тот вид, которым хочешь обладать ты сам, по собственной воле. Создай его и носи всегда, один и тот же. Или… Или я уйду и больше никогда не появлюсь.

Точно так же, как мне прежде не приходилось сталкиваться с угодливостью врага, мне не приходилось и шантажировать его. Вторгаться в чужую обитель подобно воришке и угрожать тем, что я ничего не стану воровать, – вот на что это было похоже. Так нелепо, что я едва не засмеялась, но Красный туман воспринял мои слова всерьёз. Посмотрел на меня с таким исступлённым видом, будто я приставила нож к его груди, и отвернулся, чтобы, повернувшись обратно, выглядеть совсем иначе.