Рубиновый лес. Дилогия

Это заняло у него столько же времени, сколько у меня, пожалуй, занимает заплетание кос. Я несколько минут переступала с ноги на ногу в замешательстве, пока не поняла: должно быть, он ещё никогда не принимал самостоятельных решений, оттого и мнётся так долго. Раздумывает. Создаёт. То, что всегда отбирало чужое, попросту этого не умело. Потому училось на ходу.

– Так? – спросил он уже другим, более мягким и высоким голосом, подняв на меня алые глаза, которые не мог изменить, как и собственную суть. – Теперь я тебе нравлюсь?

У меня свело скулы от застрявшего в горле «нет». Может, Красный туман уже и не был Солярисом, но всё ещё непростительно походил на него: те же плавные черты лица, но ястребиные скулы и подбородок; тонкие губы, длинные брови с загибом на внутреннем уголке и бледная кожа. Только челюсть стала немного мужественнее – как у Вельгара, а форма глаз превратилась в миндаль. Волосы тоже отросли почти до поясницы и теперь напоминали свежую кровь – красные, как одна из моих кос. Он и себе такую заплёл под левым ухом, а когда я заметила это, заулыбался с непонятной мне дурацкой гордостью, указывая на меня пальцем.

– Как мне называть тебя? – спросила я, сочтя, что вполне могу стерпеть и такой его вид. В конце концов, мне хотелось верить, что мы встречаемся в первый и последний раз. – У тебя есть имя?

– Имя… – Красный туман снова задумался, но в этот раз лишь на секунду. Лицо его просияло, выдавая неуёмную радость, когда он громко воскликнул: – Меня зовут Селенит! Или Селен. Называй, как тебе хочется, Рубин. – Он заломил руки за спину, раскачивался на пятках. – Рубин и Селенит. Руби и Селен. Красиво же звучит. Тебе нравится? Нравится?

«Тебе нравится?»

Красный туман – Селен – повторял это снова и снова, и темнота разносила его вопрос по залу оглушительным эхом. Селенит – те самые пуговицы на рукавах моего платья, о которых он спросил меня, когда мы танцевали под звёздным небом в летний Эсбат. Даже здесь, в своём собственном имени, он жаждал быть связанным со мною. Меня затошнило.

Глупый.

Селенит был глупым. Его интонация, манера говорить, размышлять и даже двигаться, неугомонно покачиваясь туда-сюда на одном месте, казалась мне детской – и она действительно была детской. Он не притворялся, а правда не понимал, сколь сильно я ненавижу его, сколь огромное отвращение питаю. Ребёнок в теле взрослого мужчины, даже выше, чем Солярис, крепкий в плечах и торсе, но совершенно безмозглый. Сколько Селен жил на этом свете, не считая тех времён, когда не имел ни плоти, ни сознания? С тех пор, как я умерла и вернулась? Полгода? Меньше?

Он резко шагнул ко мне, а я шагнула назад, возвращая прежнюю дистанцию между нами. Улыбка его, лучезарная, но острая, как зубцы костяного гребня, – зубы Селен сохранил себе драконьи, а не человеческие, – пугала едва ли не больше, чем все его прошлые деяния.

Но я была здесь не для того, чтобы бояться, и не для того, чтобы и дальше терять время, отведённое мне Хагалаз. Я была здесь, чтобы получить ответы.

– Чего ты хочешь? – спросила я прямо, глядя Селену в глаза. – Зачем губишь землю и труды крестьян? Зачем преследуешь меня? Зачем явился на летний Эсбат?

– Хотел тебя увидеть, – ответил он так, будто это было очевидно, и развёл руками. – А вот губить я ничего не хотел. Оно само. Тебя это расстроило? Обычно земля снова возрождается после того, как я ухожу, но, видимо, не в этот раз…

– Не в этот раз, – подтвердила я серьёзно, не скрывая пренебрежения в голосе, дабы Селен в конце концов заметил моё отношение и перестал так лебезить передо мной, позволив возненавидеть его с лёгким сердцем.

– Ох, прости. Кажется, я знаю, почему так. Не стоило мне есть кроличью девочку.

Горло предательски сжало, и мне пришлось немного помолчать, чтобы проглотить тот ком, который мешал словам вырваться наружу.

– Зачем ты её съел? – прошептала я в конце концов, и во рту растёкся кислый, как уксус, привкус тлена. Хагалаз была права – Кроличья Невеста умерла. Богиню детства, плодородия и добродетели беспощадно убили.

И всё, что сделал её убийца, заговорив о причинах этого мерзкого поступка, – это пожал плечами и виновато улыбнулся.

– Я был голоден.

– И это всё?

– Ну… Ещё она просила, чтобы я ушёл. А я не собирался уходить.

– Я тоже прошу тебя уйти, – выпалила я, и в висках бешено застучала кровь. Вдруг получится в кои-то веки обойтись без жертв и закончить очередную битву, даже не начиная её? Простым разговором, признанием… Возможно ли это? Возможно ли убедить, всего лишь объяснив? – Из-за тебя болезнь расползается по Кругу. Сначала ты похищал живых людей, а теперь плоды их, угрожая заморить голодом весь континент. Если ты можешь уйти и остановить это – уйди, прошу. У тебя есть половина моей души. Считай, я дарю её тебе. Живи, как желаешь жить, но вдали отсюда. За морями полно диких просторов…

– Нет.

Какое бы имя Красный туман себе ни выбрал, он по-прежнему был всего лишь проклятием – бесчувственным и эгоистичным. Волосы его, алые, всколыхнулись и укрыли плечи, будто бы кровь потекла вниз. Прекрасное юношеское лицо, которое он сотворил себе, сделалось пустым и непропорциональным, как у деревенского пугала, набитого соломой. Глаза его тоже остекленели. Смотреть в них, не давая слабину, было сродни смотреть в разинутую волчью пасть.

– Нет, я отказываюсь уходить, – сказал Селен снова. – Я хочу быть там, где ты.

– Зачем тебе я?

– Чтобы быть целым. Чтобы ты была целой. Чтобы мы просто были. Разве ты сама этого не хочешь? Там, на летнем Эсбате, ты поцеловала меня и сказала…

– Всё, что я говорила и делала на летнем Эсбате, предназначалось не тебе. Я думала, что танцую с Солярисом. Никто не смеет касаться меня без моего согласия, кроме него, – отрезала я, убив в зародыше всякую жалость к нему. Нет, нельзя жалеть. Нельзя быть доброй к тому, кто добр лишь к тебе, но ни к кому больше. – Ты ведь знаешь, кто я, Селенит? Я драгоценная госпожа Рубин из рода Дейрдре, королева и Хозяйка Круга, дочь Оникса Завоевателя от крови сидов. Пусть мы делим одну душу на двоих, но это вовсе не означает, что ты имеешь на меня какое-либо право.

– Чем я хуже Соляриса? – спросил Селен неожиданно, и я отшатнулась, закрутилась волчком на месте, когда он вдруг исчез. Темнота снова уплотнилась, захлопнулась, и лишь голос его, глухой и бесцветный, проникал сквозь неё вместо света: – Разве твой Солярис когда-либо делал ради тебя то, что сделал я?

– Ради меня? – повторила я в пустоту.

– Разве он когда-нибудь калечил и убивал целое войско с твоим именем на устах? Разве может тот, кто ни разу не содеял ничего подобного, знать, что такое настоящая любовь?