Рубиновый лес. Дилогия

И я, и Ллеу провели подле неё больше пяти часов, но если от него была польза – он наносил припарки одну за другой, мешал мази, прикладывал горячее серебро к ранам, чтобы они перестали кровить, – то я сидела рядом без толку. Крепко держала пальцы Матти, слабые и ледяные, в своих и описывала ей, какого цвета сейчас небо за окном. Вряд ли она понимала меня или даже слышала – только бесконечно плакала от боли, изгибаясь дугой, когда Ллеу снова прикасался к её лицу, и теряла сознание в лихорадке. Вода с календулой и корой дуба ненадолго вытеснила из южного крыла замка запах крови, но он возвращался снова и снова.

Следуя всем указаниям Ллеу, я постоянно протирала порезы Матти лоскутом чистой прохладной ткани, отказываясь пускать на своё место кого-либо из слуг. Никто другой более не должен был расплачиваться за мои ошибки, как уже расплачивалась Матти. Смотреть в её лицо, превращённое в месиво из-за меня, – моя кара.

– Не говорите ему. – Это было первое, что нам с Ллеу удалось разобрать из её беспорядочного шёпота, путающегося с хрипами и рыданием. – Не говорите, что стало с моим лицом.

Я не знала, о ком идёт речь: о Гекторе, бродящем туда-сюда перед дверью с молотом в руках, коим он собирался отныне защищать Матти, коль хускарлы мечами защитить не смогли; или же о Вельгаре, сапфировый медальон которого Маттиола инстинктивно сжимала в другой руке, ломая ногти. Так или иначе, я дала Матти своё обещание, прежде чем мягко опустить на кровать её обмякшую руку и выйти из комнаты, откуда уже вынесли все зеркала и вещи с отражающими поверхностями.

– Это был дракон.

Ллеу присоединился ко мне на балконе, когда вымыл руки в медном чане, где вода уже окрасилась в розовый, и сделал все возможное для того, чтобы Матти крепко уснула, не чувствуя боли. В этом ему помогло молоко из тех самых маков, на поле с которыми мы сейчас смотрели с высоты птичьего полёта, забравшись по винтовой лестнице на самую вершину замка, где кроме оставшихся в живых богов больше никто и ничто не могло нас услышать.

От Ллеу всё ещё пахло горькими целебными травами, какими раньше пахло от моего отца, – он покрыл ими, перетёртыми в жмых, всё лицо Матти, оставив воспаления успокаиваться под плотными повязками. Несомненно, Ллеу знал толк в исцелении плоти, потому и действовал там, в её покоях, быстро и методично. Не колебался ни секунды, когда приказал Гектору с Солом принести ему ингредиенты из Безмолвного павильона (Кочевник тоже вызвался, но не смог прочесть составленный список) и отточенным движением вскрыл брюхо только что пойманному воробью, шепча нечто на языке, далёком от общего. В тот момент я впервые за долгое время услышала, как снова звенели колокольчики на его запястье, включая чёрный, ониксовый.

Кому бы Ллеу ни поклонялся и к чей помощи бы ни взвывал, главное, чтобы это сработало. Сейд в сочетании с лекарственными травами, несомненно, спасёт Матти жизнь, но не её красу. Именно этого Селен и добивался – избавил её от того, на что она сама так часто жаловалась, избегая общества мужчин и разговоров с ними. Ведь он знал всё, что знала я, – значит, и то, о чём мы разговаривали перед моим уходом в Рубиновый лес. Знал о моей любви к Матти и извратил её, превратив в наказание для нас обеих.

– Это был дракон, драгоценная госпожа, – повторил Ллеу. – Тот фергусовский воин умер от драконьих зубов и когтей. Я понял это, когда увидел вчера вечером, как старшая сестра Соляриса грызла табличку с руническим алфавитом, потому что не могла его выучить. Раны на лице Маттиолы точно такие же. Они тоже драконьи.

Голос Ллеу, сиплый и такой же изнеможённый, как его внешний вид после бессонной ночи, утонул в вязкой тишине утра. Впалые щёки поросли щетиной, волосы выбились из кос, а синяки под глазами были почти такими же лиловыми, как тот несменяемый плащ из замши, который он носил. На рукавах сохли коричнево-багряные пятна, и Ллеу, прислонившись к перилам рядом со мной, смял их в ладонях, чтобы не видеть.

– Дракон, значит… – повторила я эхом, глядя на светлеющий горизонт.

Нет, это не был дракон, но я не могла сказать Ллеу правду, потому что не смогла бы вынести укора, который наверняка встречу. Их схожесть с Матти и так резала меня без ножа, как резала и мысль, что я не смогла помешать Селену.

Придушила бы. Придушила бы голыми руками!.. Убила бы… Убью!

За дождевыми тучами, нависшими над Столицей впервые за лето, было почти не разглядеть рассвета. Небо будто оплакивало Матти и её красоту. Дождь застучал по синим камням и черепицам, когда Ллеу неожиданно протянул мне круглую железную бляшку.

– Это называется «компас», госпожа, – сказал он, и я вопросительно нахмурилась, разглядывая механические внутренности под выпуклой, будто неправильно выплавленной крышкой. Там вертелась медная стрелка, покрытая знакомым перламутром с неровными гранями. – Одно из изобретений драконов, которое мне удалось повторить. Я заговорил его. Это похоже на часы, только они не время указывают, а направление. Конкретно этот компас ведёт к Старшему Сенджу.

Чешуя – вот чем была покрыта стрелка! Я сжала компас в костяной руке, и она застыла, указывая на восток, где, правда, распростёрлось лишь Изумрудное море. Однако это уже было победой – получить если не след Сенджу, то вещь, что выведет нас на него. Второй шанс, которым я непременно воспользуюсь сразу после того, как воспользуюсь первым.

Как отправлюсь в сид, Надлунный мир, и вернусь оттуда с победой над очередной напастью.

– До моего возвращения ты будешь принимать все решения касательно Круга и туата Дейрдре, – сообщила я Ллеу и, увидев, как удивлённо вытянулось его лицо, пояснила: – Считай, что это проверка. Береги мои земли как зеницу ока, Ллеу. В этот раз точно лишишься головы, коль допустишь те же вольности, что в прошлый. А когда Матти оправится… Помнишь своё предложение?

– Которое? – уточнил Ллеу осторожно. – Использовать сейд против мятежных ярлов?

Я кивнула.

– Используй. Уничтожь их. Война должна закончиться любой ценой, и мне уже не важно, чего это будет стоить.

– Слушаюсь, драгоценная госпожа.

Семь дней. Столько времени до конца летнего Эсбата у нас осталось после того, как весь прошлый день я провела возле Матти, не в силах преступить сестринский долг ради королевского. Солярис отнёсся к этому с пониманием: не торопил меня, не дёргал и не напоминал об отмеренном сроке. И хотя даже Столица больше не праздновала, поражённая гнилью и отчаянием, я всё равно чувствовала, как утекает сквозь пальцы тонкое время – то время, когда граница между мирами стирается настолько, что даже живые и несведущие могут пересечь её. Нужно было спешить, но прежде…

– А что мне за это будет? – Хагалаз улыбалась от уха до уха, невероятно довольная, что просьба, с которой к ней обратились, требовала от неё так много сил, что в ответ она могла потребовать так же много богатств.

Хагалаз важно расхаживала по кромке Рубинового леса туда и обратно, но за черту его, выложенную сухими красными листьями, не заступала. Балансировала на самой грани, качая в руках белую мурчащую кошку, и их глаза – белые и золотые – смотрели на меня с одинаково игривым выражением.

Я догадывалась, что Хагалаз только этого и ждала, ещё со вчерашнего дня. Иначе покинула бы она свою хижину и явилась ко мне на зов столь легко? Я-то ведь всего лишь дёрнула синюю нить из волчьей шерсти на мизинце, сосредоточенно вглядываясь в неказистые лесные тени, как вскоре одна из них отделилась и обрела человеческие формы. Кажется, это не заняло больше пяти минут.

– Прялка новая, – предложила я, припоминая косое, едва крутящееся колесо, которое даже мою нить с трудом натягивало, что уж говорить о плотном шерстяном куделе. Неудивительно, что Хагалаз и одно покрывало никак допрясть не может – оно висело ещё с прошлой зимы. – И ткани. Любые. Всё, что хочешь, доставят тебе к кромке леса. Зерно, вино, инструменты… Чего ещё для жития вёльве может не хватать?