Рубиновый лес. Дилогия

Пожалуйста, Хагалаз, если ты слышишь… Помоги мне дотерпеть!

– Селен, – позвала я, отодвинув трюмо и прильнув щекой к двери на уровне ручки, куда согнуться меня заставил очередной приступ боли, пронзившей грудину стрелой. – Селен, ты здесь?

Ответом мне стала тишина. Но затем, когда я снова ахнула и съёжилась, допустив слабовольную мысль, что не выдержу и обращусь прямо здесь и сейчас, с той стороны раздался шелест, будто ветер трепал кроны густых деревьев. Вкрадчивый грудной голос спросил:

– Я точно могу войти? Ты не будешь прыгать в море?

– Не буду, – выдавила я, стараясь стоять прямо. – Ты можешь войти.

Как истинное проклятие, Селен был прямолинеен и бесхитростен в своих желаниях, но иногда проявлял и другую свою сторону – рукотворную, созданную из воли другого человека, а оттого покладистую и зависимую, чем каждый раз неизменно удивлял. Вот и сейчас стоило мне дать добро, как дверь затрещала, раскалываясь, и пришлось отбежать назад, чтобы разлетевшиеся в сторону щепки вместе с дверной ручкой не оставили на мне ран больше, чем уже было.

Селен показался в дверном проёме сразу после того, как улеглось облако каменной пыли. Порванный ворот чёрного кафтана обнажал длинную шею и белоснежную грудь с ключицами тонкими, как ивовые прутья. Его красные волосы, рассыпавшиеся по плечам, и бронзовые листья, принесённые внутрь комнаты сквозняком, напомнили мне о Рубиновом лесе. Возможно, мне стоило остаться там ещё ребёнком, заснуть от голода и больше не просыпаться, чтобы спустя годы этот голод не вернулся во плоти и не смотрел на меня обманчиво красивыми миндалевидными глазами.

– Ну что, успокоилась? – спросил Селен, медленно подбираясь ближе. Несмотря на то что он ступал по сухим листьям, они, рассыпаясь, не издавали ни звука под его поступью.

Я кивнула и инстинктивно сделала шаг назад – в противоположность тому, который сделал ко мне Селен.

– Скажи мне только, – попросила я, сжав в пальцах подол заляпанного платья, чтобы скрыть судорогу, которой их сводило, – что случится, когда мы снова станем одним целым? Мир будет в безопасности?

– Не знаю, – пожал плечами Селен, и я разозлилась.

– Так подумай! – И указала кивком на губчатые стены, что были не чем иным, как костями самого старого дракона, которого мне только доводилось встречать. – Ты говорил, что Сенджу и раньше бывал здесь, ещё до окаменения. Вы встречались, когда ты был ещё туманом, верно? Что ты слышал? Что он рассказывал тебе или кому-либо? Предупреждал ли о чём-то?

Селен вздохнул устало, но призадумался. Потёр костяшкой указательного пальца ямочку под нижней губой, всё ещё бруснично-красной от моей крови, и неуверенно произнёс:

– Я мало что знаю о Сенджу, кроме того, что это он породил нас с тобой и что он же хотел нас убить. Помню только, когда я уже был, но самого себя у меня ещё не было, – извини, не знаю, как сказать иначе. – Сенджу часто говорил солнцу: «Расколотое надвое рано или поздно разбивается на ещё тысячу частей, но если починишь два, то починишь и тысячу». Такое тебя устроит, госпожа?

Я снова стиснула платье в пальцах – на этот раз от облегчения – и бегло глянула на своё отражение в сдвинутом трюмо.

Вот что такое красные пряди волос – те самые осколки. Осколками было и Увядание, от которого всему Кругу предстояло пережить самую голодную зиму за тысячу лет; и те люди, которыми Селен тщетно пытался заполнить пустоту нутра, меняя плоть на плоть, но не в силах обрести душу; и боги, сгинувшие по той же причине. Всё это – последствия неверно законченного ритуала принца Оберона и Сенджу. Мелкие колючие крупицы того, что однажды разбилось пополам.

– Я никогда не хотел, чтобы ты страдала, – прошептал Селен, и каким-то образом дистанция, разделяющая нас, исчезла. Я поняла: то, что я до сих пор не переваривалась у него в желудке, было вовсе не моей победой, а его снисхождением. Но час настал. Пальцы Селена легли на мою изувеченную щеку и висок, под которым, в уголке глаза, снова собралась слеза. – Обещаю, всё закончится быстро. Ты станешь моим сердцем, и я буду бережно носить тебя в себе. Ну же, драгоценная госпожа. – Селенит наклонился к моим губам. – Накорми меня собой.

Я закрыла глаза и отпустила всё на свете – руки, шерстяную нить с мизинца, драконью кровь, закипающую в жилах. Селен поцеловал меня так же нежно и неловко, как до этого…

Но в этот раз я укусила его первой.

Платье на мне затрещало по швам, разорвалось и опало. Тело покрылось светлой, как пшеничные колосья, чешуёй. Огонь, в котором сгорали мои внутренности и вся моя людская суть, вырвался наружу. Он вывернул наизнанку рёбра, сломав их, и стал ломать челюсти, превращая их в клыкастую пасть. Те зубы, которые вытолкнули изо рта мои собственные, были размером с охотничью стрелу каждый. Я легко вонзилась ими Селену в лицо, обхватив всю щеку от линии губ до брови разом, и погрузила серповидные когти ему под лопатки, насадив на них, как на крюки, чтобы он не мог вырваться.

– Рубин! Что ты делаешь?!

– Это не я принадлежу тебе! – закричала я, раздирая его заживо, как он раздирал меня. – Это ты принадлежишь мне! Ты – моя часть. И я верну тебя себе!

Проклятие, что знало лишь голод, вдруг узнало, что значит страх. Наконец-то его испытывала не я. Селен испустил вопль сразу десятком голосов, словно не знал, какой из них подействует на меня, и стал биться с такой силой, что проломил нами, сцепленными вместе, и мебель, и несколько стен. Но так и не освободился. Хватка моя больше не была человеческой, а ни один дракон не упустит свою добычу. Челюсти, когти и задние лапы с остроконечным хвостом, обвившимся вокруг Селена петлями, держали его намертво. Весь ужас и всё отчаяние, от которых я металась во снах по подушке год напролёт, обернулись яростью. То, что я делала, было одновременно и возмездием, и естественной природой всех вещей – соединяться и возвращаться к началу.

– Отпусти меня! Всё должно быть не так!

Я оторвала от него кусок, проглотила и тут же оторвала следующий; не жуя, не раздумывая. Дробила клыками кости с суставами и наполняла желудок омерзительной безвкусной плотью, выпивая даже кровь, которую Селен набрал из тысяч других людей по всему континенту. Тем самым я будто и впрямь возвращала отнятое: очень скоро сопротивление Селена стало слабым и вялым, и ни одна из ран, которые я нанесла ему, так и не зажила. То, что должно быть целым, наконец-то целым и становилось, и даже его проклятая природа не желала препятствовать этому.

– Это тебе за Матти! – прорычала я, утратив и человеческий голос, и облик, но зная, что Селен всё равно услышит и поймёт меня, пускай от его головы и осталась лишь челюсть, а от тела – половина туловища. – Это за Ллеу! – Ещё один кусок был вырван и съеден вместе с костями и хрящами. – А это за Кочевника! – И ещё один. – За Совиного Принца и всех богов!

– Ты… – Селен улыбнулся остатками того, что некогда было его ртом. – Ты всё равно такая красивая, Рубин.

«То, что он с тобою сделать хочет, сделай с ним».