Рубиновый лес. Дилогия

– А Селен сказал, что ты не сможешь дать мне ту любовь, которую я жажду, – вырвалось у меня вместе с глухим смешком. – Именно тогда я и поняла, до чего он глуп и что я легко смогу обвести его вокруг пальца.

– Действительно глупец, – поправил Солярис и заправил локон мне за ухо, задев когтем изумрудную серьгу, что сумел найти на острове и возвратить мне. Та звякнула в ответ, разлилась радостной мелодией. – Как можно не замечать столь очевидных вещей? Вся моя любовь давно заключена в тебе. Это больше не чувство. Это вся ты.

Я улыбнулась, учтиво промолчав о том, что от сказанного уши Соляриса покраснели даже сильнее, чем когда я разделась. Затем я наклонилась к его приоткрытым губам, не отводя взгляда от жёлтых глаз, широко распахнутых и заворожённых моими движениями, и всё повторилось сначала. Крона деревьев раскачивалась от сухого ветра. Всё, что мы делали, навеки осталось в её тени, а вода Цветочного озера, в котором мы искупались после, смыла все секреты.

– Снова Няван, госпожа.

Хоть трещины на мироздании больше не сочились кровью, но ею по-прежнему сочились трещины на моих землях. С каждым днём мне всё больше казалось, что, сколько бы я ни пыталась их залатать, этот треск всегда будет раздаваться снова. Я слышала его каждый раз, когда ступала в зал Совета или когда позволяла себе сбежать в кленовые леса на день, а затем возвращалась оттуда с корзинкой переспелых ягод и мокрыми волосами, вьющимися на кончиках, и заставала Гвидиона прямо у ворот с очередным дурным известием.

– Пять тысяч бывших рабовладельцев взялись за копья и мечи, – продолжил он, когда я поставила корзинку на пол, откуда её сразу же подхватила и утащила маленькая кухарка. – В остальном Немайне всё спокойно, но то восстали знатные дома, богатые. Точнее, они были таковыми, пока всю работу за них выполняли трэллы… Тем не менее их имена всё ещё имеют вес. Нам сейчас опасно допускать такие распри. Мятеж – это всегда пожар. Если не наказать их сейчас, он может пойти дальше, перекинуться на соседние города…

– Чего они хотят? Всё того же? – спросила я устало, поправляя мятое платье сплошь в прилипших травах и разводах, которое Гвидион обвёл быстрым, но красноречивым взглядом. – Чтоб я трэллов им вернула? Независимость дала?

– Чтобы вы изгнали драконов с их земель, госпожа.

Я обернулась, чтобы взглянуть на Сола и узнать, что он думает об этом, но того уже и след простыл. Везде, где мне не требовалась защита, он, как всегда, предпочитал лениться и сбегать, только бы не работать дольше положенного и уж тем более не вникать в суть политических вещей. «Хоть что-то в этом мире осталось неизменным», – подумала я, настолько устав от потрясений, что обрадовалась даже этому.

– Это теперь и есть земли драконов, – ответила я, возвратив взгляд к Гвидиону. – Фергус, Немайн и Керидвен отошли во владения Сердца бессрочно и безраздельно. Пора бы им это понять.

– Что прикажете делать, госпожа?

– Пускай драконы и дальше управляют туатами, как считают нужным. Не нужно, чтоб они людей сами карали, только ненависть в них пуще прежнего взрастят да отвернут от себя тех, кто уже их принял. Однако учитывая, что немайнцы лишь силу понимают, проявить её придётся кому-то другому. – Я отвернулась к окну, за витражом которого колыхался неизменно красный лес, взращённый на крови, и задумалась на несколько минут. – Да, пусть наши люди займутся этим.

– Госпожа, вы уверены?

– Дейрдре терять уже нечего, все и без того считают, что я отродье Дикого, раз способна керидвенцев, как пшено, косить. Пошли туда Мидира сразу после Фергуса. Он уже научен, знает, как мятежи подавлять.

Гвидион кивнул, сделал несколько пометок пером в свёртке, который вытащил из рукава вместе с футляром для ворона, и засеменил рядом, когда я двинулась в обход тронного зала. Там вовсю гремели молотками и ругались камнерезы. Чёрная ониксовая пыль летела из дверных щелей, и я намеренно свернула на лестницу, избегая грязи и желания заглянуть в зал раньше положенного, проверить, как идёт работа, и спросить, успеют ли ремесленники закончить её к следующему закату, как обещали. При виде кусков цельного камня, разложенных подле дверей, сердце сжималось в тоске и сомнениях. Сжалось оно и когда Гвидион вдруг остановился посреди лестницы и, закончив с прошлыми пометками, взялся за следующие, а потому сказал:

– Драгоценная госпожа, есть ещё кое-что, что надо обсудить…

– Да? – Я со вздохом обернулась, задержавшись на средней ступеньке подле двух сопровождающих меня хускарлов, и посмотрела на Гвидиона сверху вниз. Сколько бы раз он ни услышал отказ, но продолжал настаивать на своём. Даже формулировку использовал ту же самую, слово в слово:

– Нам нужно избрать нового королевского сейдмана, госпожа. Или вёльву. Несколько кандидатур уже…

– Мы обсуждали это ранее, Гвидион, и условились, что не вернёмся к этому вопросу впредь. Это место останется за детьми Виланды, покуда они живы, даже если они не захотят занять его. Сейчас нам всё равно не нужна такая помощь. Хватит с меня сейда.

– Но рука не может оставаться крепкой, когда один из пальцев…

– Нет. – Этого слова было достаточно, чтобы Гвидион замолчал. По крайней мере, до завтра. Отвернувшись, я продолжила взбирался по лестнице и бросила напоследок: – Лучше убедись, что всё готово к пиру. Ярлы скоро прибудут. Это мой второй сейм, и на сей раз всё должно пройти достойно, без происшествий.

– Я надеялся, что Маттиола…

– Ты знаешь, что Маттиоле сейчас не до этого. Она больше не мой сенешаль. Временно её долг исполняешь ты.

Гвидион опять закряхтел за моей спиной, но уже от недовольства. Раньше он хорошо управлялся с хозяйством замка, но Маттиола справлялась ещё лучше. В крепости протяжённостью с лигу вдоль берега Изумрудного моря она умудрялась поддерживать неизменную чистоту. Теперь, без неё, зеркала под потолком вновь замаслились и потускнели, в углах раскинулась паутина, а в коридорах то и дело встречались отгоревшие факелы, которые забывали поменять. Было даже страшно представить, какое запустение ждёт замок, когда Маттиола покинет его окончательно. Но ещё страшнее было то, какое запустение без неё ждёт мою жизнь.

– Матти?

Я перешагнула через несколько сундуков, сложенных друг на друге, из расщелин в которых торчали пёстрые ткани и недошитые гобелены, и протиснулась в приоткрытую дверь. Комната Матти всегда была обставлена скудно, словно она всего лишь гостила здесь, а не жила с раннего детства. Сейчас же, когда половина вещей её оказалась убрана в ларцы, комната и вовсе выглядела пустой. Тёмные шторы закрывали окна из зелёных и пурпурных стёкол, делающих спальню Матти похожей на сад, и света катастрофически не хватало. Я двинулась в центр на ощупь, задевая локтями цветочные горшки, коих здесь всегда было немерено, пытаясь добраться до берёзовой ширмы, где висели поношенные платья и передники.

– Матти, – позвала я снова. – Ты уже все вещи собрала?

Комната оказалась пустой не только на вид. Маттиолы в ней не было тоже, но зато был её портрет на добротном холсте, расстеленный поверх постели. Вельгар не соврал, когда сказал, что у его брата Осилиала талант и искусные руки: только талантливый художник и мог нарисовать человека таким, какой он есть на самом деле, не приврав, не приукрасив, но при этом всё равно породив шедевр. Каждая краска, казалось, находится на своём законном месте: пепел и зелень в глазах, персик на коже, кораллы на щеках, уголь в волосах и ресницах. Разве что шрамы выглядели чуть бледнее и незаметнее, будто заживали на нарисованной Матти быстрее, чем в жизни. Я словно смотрела на Матти сквозь годы, смотрела в будущее: она улыбалась, счастливая, исцелённая. Такая, какой заслуживала быть после всего того, через что ей пришлось пройти. Немо молясь Совиному Принцу, чтобы то место, куда Маттиола отправлялась, непременно сделало её такой, как на портрете, я бережно свернула холст, смотала холщовой верёвкой и убрала в незапертый сундук к остальным картинам, где лежал и старый выцветший портрет их семьи, половины которой теперь не было в живых.