Русь. Строительство империи 7

Захват этих объектов, я понимал, будет означать не только окончательную военную победу над Византией, но и, что не менее важно, победу моральную, идеологическую. Это будет символом крушения их тысячелетней империи, символом того, что на смену старому, дряхлеющему Риму приходит новая, молодая и сильная Русь. К тому же, я не сомневался, что именно там, в районе Императорского дворца, засел сам византийский император (кто бы он ни был на тот момент) со своими последними защитниками. И пока он не будет взят в плен или убит, война не будет считаться законченной.

Наш отряд, двигаясь компактной, хорошо организованной колонной, ощетинившись копьями и щитами, пробивался через городские улицы, которые еще несколько часов назад казались нам неприступными и полными смертельных опасностей. Сейчас они были завалены трупами, обломками, брошенным оружием, и лишь изредка из какого-нибудь окна или подворотни раздавался выстрел или отчаянный крик. Мы старались двигаться быстро, не ввязываясь в мелкие стычки, обходя очаги сопротивления, если это было возможно, или подавляя их решительной и короткой атакой.

Нашим главным проводником и разведчиком в этом лабиринте незнакомых улиц был, конечно же, мой Ручной Сокол. Он кружил высоко над нашими головами, невидимый для большинства, и через интерфейс Вежи передавал мне точную информацию о том, что происходит впереди, где нас ждут засады, где скопления вражеских солдат, а где путь свободен. Он указывал наиболее безопасные и быстрые маршруты, позволяя нам избегать ненужных потерь и экономить время. Иногда мне казалось, что эта птица обладает каким-то сверхъестественным чутьем или даже предвидением.

Веслава со своими лучшими лазутчиками, которые за время осады успели неплохо изучить город (по крайней мере, его окраины и некоторые центральные районы), также сопровождала наш отряд, выступая в роли проводников на земле и обеспечивая фланговую безопасность. Они шли впереди, по бокам, проверяя подозрительные переулки, заглядывая в подвалы и на чердаки, откуда могли стрелять вражеские лучники. Их помощь была неоценима.

По пути мы то и дело натыкались на баррикады, спешно возведенные византийцами из всего, что попадалось под руку — из перевернутых повозок, бочек с вином (которые мои воины тут же пытались продырявить и попробовать на вкус, но Ратибор быстро пресекал эти попытки), сломанной мебели, камней, вывороченных из мостовой. За этими баррикадами обычно отсиживались небольшие, но отчаянно сопротивлявшиеся отряды византийских солдат или вооруженных горожан. Мы не тратили время на их осаду, а либо обходили их, если была такая возможность, либо брали штурмом, забрасывая гранатами (Степан научил нас делать примитивные, но довольно эффективные зажигательные и дымовые гранаты в глиняных горшках) и идя напролом.

Чем ближе мы подходили к центру города, тем ожесточеннее становилось сопротивление. Было ясно, что византийцы стягивают сюда свои последние резервы, что они готовы умереть, но не пропустить нас к своим святыням и к своему императору. Улицы становились уже, дома — выше и богаче. Мы миновали несколько больших форумов, украшенных колоннами и статуями (многие из которых были уже повреждены или опрокинуты), пересекли несколько широких проспектов, которые когда-то были полны народу, а теперь были пустынны и завалены телами.

Я понимал, что именно здесь, в районе Императорского дворца, нас ждет самое серьезное испытание. Там должны были собраться не просто остатки гарнизона, а самые элитные, самые верные императору части — его личная гвардия, варяги, возможно, какие-то иностранные наемники, которые еще не успели разбежаться. Именно там, у стен этой последней цитадели, должна была решиться окончательная судьба Константинополя и, возможно, всей Византийской империи.

Наконец, после нескольких часов упорного продвижения через лабиринт городских улиц, преодолевая одно за другим огрызающиеся огнем и мечом препятствия, наш отряд, изрядно поредевший, но не сломленный, достиг своей главной цели — огромного, раскинувшегося на целом холме над Мраморным морем, комплекса Большого Императорского дворца. Рядом с ним, на обширной площади Августеон, высился величественный, подавляющий своей мощью и красотой собор Святой Софии, главный храм всего православного мира. Это было сердце Византии, ее сакральный центр, ее последний оплот. И именно здесь, у стен этой древней цитадели византийских василевсов, разгорелся последний, самый ожесточенный, самый кровопролитный и, пожалуй, самый безнадежный для защитников бой за Константинополь.

Как я и предполагал, именно сюда, к Императорскому дворцу, отступили остатки самых элитных, самых боеспособных византийских частей. Это были уже не просто солдаты, это были фанатики, готовые умереть за своего императора, за свою веру, за свою империю. Я видел среди них суровые, бородатые лица варягов, с их огромными двуручными секирами, которые они сжимали в окровавленных руках. Я видел закованных в сверкающие доспехи катафрактариев — тяжелую византийскую конницу, которая теперь спешилась и сражалась как пехота, защищая подступы к дворцу. Я видел воинов из императорской гвардии — схолариев, экскувиторов, — которые считались лучшими из лучших в византийской армии. Они понимали, что отступать дальше некуда, что за их спиной — последний рубеж, последний шанс. Поэтому они сражались с яростью и отчаянием обреченных, превратив дворцовый комплекс и прилегающие к нему площади и улицы в настоящую крепость, каждый камень которой, казалось, был готов сражаться за них.

Бой шел за каждый вход во дворец — а их там было множество, от парадных ворот до потайных калиток. Он шел за каждую арку, за каждый портик, за каждый коридор и внутренний двор. Варяги, эти северные медведи, стояли насмерть, их секиры свистели в воздухе, нанося страшные раны и проламывая наши щиты и шлемы. Элитные византийские воины, укрывшись за мраморными колоннами или остатками статуй, вели прицельный огонь из луков и арбалетов, не давая нам подойти. Даже придворные слуги, евнухи и монахи, которые оказались в этот час во дворце, схватились за оружие — кто за меч, кто за копье, а кто и просто за кухонный нож или горящую головню, — и пытались оказать нам сопротивление.

Мои русские дружинники, не уступая врагу в храбрости и ярости, волна за волной шли на штурм, пытаясь прорвать эту последнюю линию обороны. Это было настоящее безумие. Мы лезли напролом, через трупы своих и чужих, по скользким от крови камням, под градом стрел и копий. Я сам, вместе с Ратибором и остатками моей личной гвардии, снова оказался в самой гуще схватки. Мой меч был уже затуплен и покрыт зазубринами, щит разбит в щепки, доспехи погнуты и пробиты в нескольких местах. Но я не чувствовал ни усталости, ни боли, ни страха. Только ярость. Ярость и желание довести это дело до конца.

Ручной Сокол, мой верный (или не очень?) пернатый помощник, несмотря на град стрел, копий и камней, которые летели со всех сторон, бесстрашно кружил над полем боя, прямо над нашими головами. Он уже не просто передавал мне информацию через интерфейс Вежи. Он, казалось, сам принимал участие в бою. Я видел, как он несколько раз спикировал на группу византийских лучников, засевших на крыше одной из галерей, и те, с криками ужаса, побросав оружие, разбежались кто куда. Возможно, он просто пугал их своим видом, а может, Вежа наделила его какими-то еще, неизвестными мне способностями. Как бы то ни было, его помощь была очень кстати. Он указывал мне на слабые места в обороне противника, на передвижения их резервов, на то, где они готовят очередную контратаку.

Искра, которая тоже каким-то чудом уцелела в этой мясорубке и теперь находилась рядом со мной, больше не пыталась оказывать медицинскую помощь раненым — их было слишком много, да и обстановка не позволяла. Она, с двумя короткими мечами в руках, которые она, оказывается, неплохо умела использовать (еще один сюрприз от моей «тихой» пленницы!), сражалась бок о бок с моими дружинниками, прикрывая мне спину и отбивая атаки тех византийцев, которые пытались прорваться ко мне. Ее лицо было перемазано кровью и сажей, волосы растрепались, но в глазах горел тот же холодный, решительный огонь, что и у Сокола. В этот момент она была не просто лекаркой или бывшей носительницей Системы. Она была воином. И я был ей за это благодарен.