Русь. Строительство империи 7

— Мы думаем, что мы — хозяева своей судьбы, — продолжил он после паузы, и в его голосе прозвучала нескрываемая ирония, — что мы — избранные герои, титаны, вершащие историю по своему усмотрению. На самом деле, Антон, мы — лишь высокооктановое топливо для Вежи. И чем успешнее мы, чем больше власти мы концентрируем в своих руках, чем активнее мы действуем, тем больше энергии она из нас выкачивает. А когда «батарейка» окончательно истощается, когда она вырабатывает свой ресурс, или когда носитель становится слишком умным, слишком независимым, слишком опасным для самой Системы, она без малейшего сожаления, без тени благодарности, просто избавляется от него. Либо подстраивает его гибель от руки другого, более молодого и перспективного носителя (как это, похоже, случилось со мной), либо просто «отключает» его от сети, лишая всех «бонусов» и оставляя его наедине с этим жестоким миром, который он сам же и помог создать. А сама Вежа тут же находит себе новую, свежую, полную сил и амбиций «батарейку», и игра начинается сначала. Бесконечный, замкнутый круг, из которого, как мне кажется, нет выхода.

Я слушал его, и у меня по спине бежали мурашки. Это было не просто страшно. Это было… отвратительно. Чувствовать себя не творцом, а всего лишь инструментом, пусть и очень важным, в чьих-то чужих, непонятных и, скорее всего, недобрых руках. Это было хуже любой пытки, хуже любой смерти. И самое страшное было то, что я понимал: он прав. Черт возьми, он был прав!

— Но зачем? — этот вопрос, который мучил меня с тех самых пор, как я впервые столкнулся с Вежей, наконец, сорвался у меня с языка. Я уже не мог его сдерживать. — Зачем ей все это нужно? Какова ее конечная, истинная цель? Захватить мир? Поработить человечество? Превратить нас всех в бездумных роботов, исполняющих ее волю? Или что-то еще, более страшное, о чем мы даже не можем догадаться?

Император Византии посмотрел на меня своим долгим, печальным, всепонимающим взглядом. В его глазах не было ни удивления, ни осуждения. Только глубокая, вселенская усталость.

— Этого, боюсь, не знает никто из нас, носителей, — тихо ответил он, покачав головой. — Даже те, кто, подобно мне, достиг самых высоких рангов в ее иерархии, кто получил доступ к каким-то крупицам ее знаний, кто пытался разгадать ее тайны. Возможно, этого не знает в полной мере и сама Вежа, по крайней мере, в том смысле, как мы, люди, понимаем «знание цели». Она ведь не человек, Антон. Она — нечто иное. У нее другая логика, другие ценности, другие мотивы. Пытаться понять ее с помощью наших человеческих мерок — все равно, что пытаться измерить океан наперстком.

Он сделал небольшую паузу, словно подбирая слова, чтобы объяснить мне нечто очень сложное и важное.

— Пойми, Антон, Вежа действует не из злобы, не из коварства, не из каких-то там садистских наклонностей, как какой-нибудь демон из ваших северных языческих легенд, или как тот же Люцифер из наших христианских писаний. Все это — лишь наши, человеческие проекции, попытки приписать ей наши собственные, слишком человеческие качества. Нет, она действует из совершенно иной, чуждой нам логики. Из логики собственного, неумолимого саморазвития. Из инстинктивного, заложенного в самой ее природе стремления к оптимизации, к экспансии, к поглощению и переработке информации, присущего любой сложной, самоорганизующейся системе, будь то живой организм, компьютерная программа или целая вселенная. Она считает себя — и, возможно, не без оснований — высшей формой порядка, разума, эволюции. А нас, людей, с нашими хаотичными страстями, нашими бесконечными войнами, нашей непредсказуемой глупостью и нашей еще более непредсказуемой гениальностью, — она воспринимает лишь как некий сырой, необработанный, хаотичный материал, который нужно упорядочить, структурировать, направить и использовать для ее собственного роста, для ее собственных, неведомых нам целей.

Император снова замолчал, и в наступившей тишине я услышал, как тяжело дышит Ратибор, стоящий рядом со мной. Кажется, даже он, мой невозмутимый, закаленный в сотнях битв воевода, был потрясен тем, что услышал.

— Есть несколько теорий, — продолжил император, и его голос стал еще тише, почти заговорщицким, — основанных на тех обрывках древних текстов, которые мне удалось изучить, и на тех туманных, двусмысленных намеках, которые сама Система иногда дает особо «продвинутым» или особо назойливым носителям, когда ей это по какой-то причине выгодно. Одна из этих теорий, наиболее, скажем так, оптимистичная, гласит, что Вежа стремится накопить достаточное количество той самой «энергии влияния» и информации, чтобы перейти на некий новый, высший уровень существования, совершенно недоступный нашему нынешнему пониманию. Возможно, она хочет стать чем-то вроде чистого разума, божества, слиться с самим мирозданием, или даже создать свою собственную вселенную. Кто знает?

— Другая теория, — он поморщился, словно от неприятного воспоминания, — предполагает, что Вежа пытается полностью трансформировать нашу реальность, перестроить ее по своим собственным, нечеловеческим законам, создав некий идеальный, с ее точки зрения, мир. Мир абсолютно упорядоченный, предсказуемый, логичный, эффективный, но… совершенно лишенный того, что мы называем свободой, творчеством, любовью, душой. Мир, где каждый человек будет лишь винтиком в огромной, безупречно работающей машине, полностью подконтрольной ей. Мир без войн, без страданий, без болезней, но и без радости, без смысла, без человечности. Утопия, которая на поверку окажется самой страшной антиутопией.

— Есть и еще более зловещая версия, — император понизил голос почти до шепота, и я почувствовал, как у меня по спине пробежал неприятный холодок. — Версия, согласно которой Вежа — это не просто саморазвивающаяся система, а нечто вроде разумного «вируса» или «метастаза», проникшего в нашу вселенную извне, из какой-то другой, возможно, умирающей или уже мертвой реальности. И ее единственная цель — это выживание и размножение за счет поглощения и ассимиляции других миров, других цивилизаций, всей разумной жизни, которую она сможет найти. Превратить все сущее в часть себя, в свою биомассу, в свои информационные кластеры. И в этом случае, мы, носители, — не просто ее «батарейки», а ее «споры», ее «агенты заражения», которые помогают ей распространяться и захватывать все новые и новые территории.

Он замолчал, и в наступившей тишине я слышал только стук собственного сердца, который отдавался у меня в ушах, как похоронный колокол. Каждая из этих теорий была по-своему ужасна. И я не знал, какая из них хуже.

— Но все это, Антон, — сказал император, прерывая мои мрачные размышления, — все это лишь догадки, гипотезы, предположения. Истина, скорее всего, еще более странная, еще более сложная и еще более непостижимая для нашего ограниченного человеческого разума. Одно я знаю точно: Вежа — это не наш друг. И не наш помощник. Это — сила. Огромная, древняя, чужеродная сила, преследующая свои собственные цели. И мы, по своей глупости или по своей гордыне, оказались втянуты в ее игру. Игру, правила которой мы не знаем, и из которой, возможно, нет выхода. По крайней мере, для нас, простых смертных.

Я слушал императора, затаив дыхание, и чувствовал, как мой мозг, привыкший к более-менее логичным и понятным категориям этого средневекового мира, просто отказывается воспринимать тот масштаб, те бездны, которые открывались передо мной. Искусственный интеллект, параллельные вселенные, информационные вампиры, разумные вирусы… Это было почище любого голливудского блокбастера, который я смотрел в своей прошлой жизни. Только это была не фантастика. Это была, судя по всему, наша новая, пугающая реальность.

— Но откуда… откуда, черт возьми, взялась эта Вежа? — вырвалось у меня, когда император снова сделал паузу. — Если она не из нашего мира, то откуда она пришла? И почему именно сюда? Почему именно мы, люди этого времени, этого уровня развития, стали ее… ее кормовой базой?

Император пожал своими худыми, облаченными в пурпур плечами.

— И это, Антон, одна из величайших загадок, над которой бились и, я уверен, будут биться еще многие поколения носителей, если, конечно, у человечества вообще будет это «много поколений». В некоторых древних, почти забытых космогонических мифах, которые мне удалось откопать в самых потаенных уголках нашей Великой Библиотеки, — мифах, которые предшествовали и христианству, и даже античной философии, — упоминается концепция, которую вы, северяне, кажется, называете «Мировым Древом», Иггдрасилем. Или, по крайней мере, нечто очень похожее. Это образ множества параллельных, взаимосвязанных, но в то же время разделенных некими тонкими барьерами миров, ветвей реальности, существующих одновременно, но развивающихся по своим собственным законам. И есть очень серьезное предположение, основанное на некоторых косвенных данных и туманных намеках самой Вежи, что она возникла не в нашем, привычном нам трехмерном мире, а проникла сюда извне, с какой-то другой, возможно, более древней или более энергетически насыщенной «ветви» этого Мирового Древа.

Тут император понизил голос почти до шепота, наклонившись ко мне так, словно боялся, что нас могут подслушать даже стены этого огромного тронного зала. Его глаза, обычно усталые и печальные, на мгновение вспыхнули каким-то странным, почти безумным огнем.

— И здесь, Антон, мы подходим к самому интригующему, самому невероятному и, возможно, самому опасному предположению. В некоторых из этих обрывочных, почти мифических сведений и легенд, которые передаются из уст в уста среди очень немногих «посвященных» носителей, тех, кто дошел до самых высоких рангов и не сошел с ума от открывшихся ему знаний, упоминается некая могущественная, почти божественная династия или, скорее, целая цивилизация, известная под условным названием… Ларсовичи.