Русалочка и хромой

– Ох и живучая же тварь, - проворчал Ленне, с трудом поднимаясь на ноги.
– Все кишки наружу, а никак не успокоится!

И впрямь, рваная рана в брюхе ведьмы становилась все обширнее из-за ее попыток освободиться. Черная зловонная кровь хлестала, как вино из разбитой бочки, а метания ее казались все бессмысленнее, словно разум морского создания слабел вместе с телом.

С неожиданной быстротой хромой подскочил к содрогающейся туше, на ходу оголяя легкий меч, и в следующий миг уродливая голова, размером в три человеческих, уже катилась по песку. В агонии одно из щупалец обхватило ногу Ленне, и тут же отпустило. Однако и этого хватило для того, чтобы хромой упал - уже мертвое чудовище сломало кость, словно прутик.

Кинжал

– Это ничего, ничего, - прошептал он, когда Бекко бросилась к нему, поскальзываясь на песке, залитом кровью ведьмы.

– Бывало и хуже...

Русалке пришлось тащить его на себе - Ленне постоянно терял сознание от боли в сломанной ноге, да и первый удар, похоже, повредил, по меньшей мере, пару ребер. Силы в Бекко, по виду хрупкой, словно птичка, оказалось достаточно для того, чтобы к рассвету они, едва дышащие от усталости, очутились у дверей вдовьего домика. Солнце встало над морем, а Бекко осталась человеком, но не заметила этого, измученная и измазанная черной кровью с ног до головы.

Мертвую морскую ведьму нашли на следующий день рыбаки, и происшествие это наделало много шуму в столице, которая и без того была взбудоражена недавней сменой власти. Кое-кто поговаривал, что это - недобрый знак, предвещающий плохой конец затее Лефа Желтобородого. Но сколько сплетни не ходили от рыночной площади к портовым докам и обратно, никто так и не угадал, что же приключилось в ту ночь на берегу, и кто убил чудовище. Голову ведьмы забрали к себе ученые мужи из столичного университета и заспиртовали, чтобы сохранить для потомков эдакую диковину, однако, забегая вперед, надо сказать, что уже через несколько лет их обвинили в мистификации и подлоге.

За этими оживленными пересудами никому не было дела до горя, пришедшего в домик старой Рутко - Ленне серьезно захворал после ночного происшествия, о котором ни он сам, ни, разумеется, русалка никому не рассказали. Вдова с истинно старушачьей проницательностью угадывала в произошедшем косвенную вину немой, но молчала, ведь в первое время Бекко не отходила от постели супруга ни днем, ни ночью, показывая себя женой заботливой и верной.

Врач, осматривавший Ленне, с огорчением сообщил, что хромого угораздило сломать здоровую ногу. По мнению почтенного костоправа, если Ленне суждено было оправиться от жесточайшей простуды, хромать ему предстояло куда сильнее, чем прежде. «Никак бедного малого кто-то проклял!
– с сочувствием сказал этот славный добросердечный медикус.
– Обе ноги теперь ни к черту. И хоть теперь я буду иметь с господина Рауда двойной доход, я этому ничуть не рад, клянусь своим лекарским саквояжем!».

Слов этих Ленне не слышал - его терзал сильный жар. В бреду он вскрикивал, бранился, звал кого-то, но не проронил ни слова о тайне своей жены, даже в беспамятстве заботясь о ее безопасности. Однажды он пришел в себя на недолгий срок и увидел, что она смотрит на него, напряженно кривя губы. По их движениям легко было угадать, что повторяет Бекко один вопрос: «Зачем?».

– Было бы о чем говорить, - с трудом ответил на это Ленне.
– Приходилось выполнять работенку и погаже. А ты, я смотрю, пережила рассвет. Так и знал, что в любом колдовском деле самое главное - прикончить ведьму...

И ни одного слова сверх того он впоследствии не прибавил, видимо, и впрямь считая, что обсуждать тут нечего.

На третью ночь, когда дыхание Ленне стало тише и спокойнее, русалка встала со своего места у изголовья кровати, словно опомнившись, и тихо вышла из дому. В темноте она видела куда лучше, чем обычный человек - подводные жители привыкли к недостатку света, и свойство это частично сохранилось у Бекко-немой - потому не брала с собой ни фонаря, ни лучины, уверенно ступая по тропинке, ведущей к морю. У воды она остановилась и ждала, пока из глубины не донеслось грустное пение.

– Сестра!
– промолвил тонкий, серебристый голосок, и другие, невидимые в темноте существа принялись повторять это слово. Над водой словно звенели хрустальные колокольчики, но мелодия их была скорбна.

– Ох, что же ты наделала, сестрица... Что же ты наделала...

Светящиеся глаза смотрели на Бекко, то появляясь, то пропадая из-за движения волн. Она различала длинные волосы, красивые молочно-белые лица, не знавшие солнца, и невольно шагнула вперед, протягивая руки к сестрам, но тут же отпрянула, когда холодная вода тронула ее босые ноги: став человеком, она полюбила тепло.

– Зачем ты ушла к людям? Зачем позволила ведьме себя заколдовать?
– плакали русалки, покачиваясь среди волн.

Бекко молчала, склонив голову и опустив руки.

– Слушай же! Мы просили за тебя отца! Мы горько плакали ночами напролет, пока тебя не было с нами. Его сердце смягчилось, и теперь, когда ведьма мертва, он согласился принять тебя обратно. Ты снова станешь русалкой, как прежде. Будешь жить без горя и слез под водой, с нами. Но ты связана нерушимыми узами с теми мужчинами, которые обладали твоим телом... Одного из них уже нет в живых - мы подкараулили его, когда он пришел к морю, и отомстили за тебя, наша бедная сестра. Он утонул, и вскоре волны вынесут его тело в порту... или в старую бухту, где гниют кости ведьмы... Но остался другой - тот, что убил ведьму. Зачем ты согласилась отдаться ему, сестра? Он ничуть не красив, даже по меркам людей!
– тут сестры заливисто рассмеялись, как это всегда бывает, когда девушки обсуждают достоинства мужчин.
– Славно, что он расправился с ведьмой, но больше он ни на что не годен! Пока он жив, русалкой тебе не бывать. Однако все можно исправить!..

И волны вынесли к ногам Бекко кинжал, светившийся в темноте, как луч лунного света.

Она подняла его, хоть и не сразу.

– Убей своего некрасивого гадкого мужа, сестрица, и приходи к морю!
– запел хор нежных голосков.
– Возвращайся к нам, стань той, кем должна!

Еще долго Бекко стояла на берегу, покачиваясь в такт песням, которые пели для нее сестры, а затем отправилась по узкой тропинке ко вдовьему домику, не оступаясь ни на шаг.

Исцеление

На рассвете старая Рутко нашла русалку там, где ей полагалось быть - у постели ее мужа. Она спала на голом холодном полу, а Ленне был так тих, что поначалу вдове показалось, будто бедняга преставился. Охнув, она поковыляла к кровати, на ходу начав причитать, но оказалось, что больной просто-напросто спит, дыша мирно и спокойно - впервые за несколько дней.

Горестная безысходность, все эти дни и ночи обитавшая здесь, нехотя ушла из-под крова вдовьего домика - теперь врач с уверенностью говорил, что жизни Ленне ничего не грозит, ну а хромота... семейному человеку зрелых лет, окончательно отказавшемуся от рискованного заработка, легкость походки не столь уж важна, если рассудить без лишних слез.

 Хромой был все еще очень слаб, да и Бекко исхудала до прозрачности, выхаживая его. Ленне гнал ее от себя, видя, какими тоскливым и безжизненным стало ее юное лицо, но она упрямо качала головой, и жестами показывала, что ей некуда идти.

– Славную жизнь я тебе обеспечил, - вздыхал Ленне.
– Не видеть белого света, днями напролет обхаживая калеку. Скорее бы мне встать на ноги и освободить тебя от этой повинности...

Ему было невдомек, отчего Бекко при этих словах хмурилась и темнела лицом, ведь хромому в голову не приходило, что освободить русалку он мог только одним способом - и он был, говоря без обиняков, прямо противоположен выздоровлению. Иногда он замечал, как Бекко рассматривает что-то, склонив голову, но ни разу не сумел понять, что же она вертит в руках, а на расспросы у него не хватало сил. Русалка же, отвернувшись, подолгу смотрела на кинжал, с которым никогда не расставалась, и иногда на ее милом полудетском личике проступала жестокость, страшной своей холодной силой выдававшая истинную нечеловеческую природу Бекко-немой.