Русалочка

– Одень!
– настойчиво произнес я.

– Зачем, милый? Мне не холодно.

– Так надо, - ответил я, вложив в два коротких слова максимум непогрешимости здравого смысла, коего никогда во мне не было. И продолжил: - Раз уж ты покинула естественную среду своего обитания, то должна соблюдать правила внутреннего распорядка мужеловецкого рыбно-консервного лагеря, в котором я тайным голосованием выдвинут на пост ночного дежурного...
– заплутав в лабиринте демагогии. Вэ-гэ испуганно забился в угол, а глаза русалки расширились, наполнились светом непредвзятого убеждения в монументальной значимости моих слов.

– Ты так хочешь, котик?
– испуганно спросила Она. Я кивнул.
– Тогда, я так и сделаю. Пусть в нашей семье, с первых минут ее образования, распоряжаться будешь ты. Я согласна...

– и русалка принялась натягивать на себя брезентовую куртку. Я закашлялся: меня потрясла непредсказуемость ее наивных теплых слов о ячейке общества, я помог ей, расправил березентовые морщины, закатал рукава...

– Спасибо, милый, - нежно протянула девушка-русалка, мне нравится, что ты немного колючий... Как морской еж: колючий и мужественный.
– И погладила меня по щеке. Я довольно ухмыльнулся (один-ноль в ее пользу) бритье - слабое место в моей биографии.

– Ты не доволен моими словами?
– растерянно спросила она.

– Нет-нет, что ты, - нежно ответил я, гладя ее волосы.

– Оо-оо!..
– протянула русалка и закатила глаза, ми-лый...

К горлу подступил ком вопросов, который не желал растворяться: что мне делать? Что мне с Ней делать?

Светало. Того и гляди поднимутся ребята на утреннюю зорьку: самое время ловить ры... э-э, лягушек. Что я им скажу? Как объясню? "Здрасьте-пжалста, это жена моя, Рыбка Золотая. Пршу - любить и жалвать..." Кстати, как ее зовут? Безымянное Сокровище?

– Омар Хайям!
– громогласно объявил я и протянул Руку, можно Костя...
– русалка кивнула, положила на мою ладонь свой аккуратный кулачок и застенчиво представилась:

– Принцесса Кальмарра, дочь Нога Осьмия IX, Царя Морского.

– Звучит, - оценил я, догадываясь, почему назвался Омаром.

– Котик, милый, - заискивающе протянула она, - я должна сознаться, что нарушила Священный Запрет Отца, выйдя на Сушу. Обратной дороги нет! С прошлым покончено навсегда! Увези меня скорее! И дальшее-е... оо-оо.., - протяжный грудной стон соответствовал повторному прикосновению моей ладони к ее ослепительным волосам. "Чего задумался, детина?
– гаркнул вэ-гэ, - сматываться надо!" Да, конечно, сначала - действовать. А серьезный мыслительный процесс оставить до лучших времен.

– Мара, - обратился я, - ты не против этого имени?
– она блаженно кивнула.
– А не прокатиться ли нам на машине?

– Что такое машина, котик?
– удивилась русалка.

– Ну, для ясности, железный конь, - я указал на свой "запп".

– А-а, знаю, - кивнула Мара, - это тачки, на которых баб возят...
– я закашлялся, - О! Конечно хочу!
– продолжила Русалка, закатив глаза, потрясающе закатив, превзойдя в натурализме кинозвезд. "В естественности, дурень!
– подсказал внутренний голос.
– Ведь тебе осточертели похотливые эрзац-улыбки!"

Странно, но "запп" завелся с первого захода: я подогнал его к куче углей. Предварительно распахнув дверцу, я поднял русалку на руки, осторожно перенес на переднее сидение: Мара рассматривала ископаемое чудо техники округлившимися глазами. Я пристегнул ее, как и положено крест-накрест, ремнями безопасности, поправил сбившуюся под хвостом штормовку. Сидячее положение не вызвало у Мары возражений: она ловко, как морская кошка, подвернула хвост, полностью спрятав его под безразмерной штормовкой. И не оставила улик - обычная сухопутная девушка, взобравшаяся на сидение с ногами...

Я захлопнул дверцу, русалка вскрикнула.

– Успокойся, - и погладил ее ладонь, - я здесь, рядом. Самое страшное - позади...
– Мара растерянно улыбнулась, нервничая, но все же улыбнулась, поддерживая этим и себя, и меня. "Не гони волну надежды!
– всунулся вэ-гэ, - не опережай события! Куда ты ее везешь: в Террариум?"

Я не сдержался и как следует заехал ему между глаз.

Машина трудно взобралась на асфальтитовые блоки дороги. Мара ослабила хватку, почувствовав ровный ход "заппа", обняла меня, вздохнула и уверенно положила мне на плечо голову...

– Милый-милый-котик, - прошептала она.

Словами не передать, какие чувства встрепенулись в тот момент в моей душе... Я все быстрее гнал машину в город Домой! Домой! Домой! Первоначальное желание выпустить ее обратно в воду и умыть руки улетучилось - я ощутил неведомый мне доселе груз ответственности перед нашедшим меня существом. Как мы встретились, зачем, для чего? Единственно, о чем ее надо аккуратно попросить: пусть не называет меня "милый-котик". В ее устах слова эти звучат чрезвычайно пошло. Интересно, где она их подобрала? Слышала разговоры в кустах? Их много на берегу озера... уютных кустиков, к которым подгоняют тачки...

Ладно, парень, разве в словах счастье? Оглянись! Я осторожно скосил глаза: справа от меня, плотно прижавшись к моему плечу, взирала на свежий утренний мир моя русалочка.

Прошел месяц...Я проснулся засветло. Мара лежала рядом со мной, спеленутая мокрой простыней и утепленным целлофаном, чтобы вода быстро не испарялась... Мара неровно похрапывала, почти как "запп": городской климат, окончательно свихнувшийся за последнее десятилетие, отрицательно сказался на ее здоровье. Мара все время находилась под знаком простуды: чихала, кашляла, сопливилась. А за последнюю декаду пристрастилась к храпу. Я смастерил для нее откидную "дневную" лежаночку возле стены с парогреющими трубами: русалка согревалась, но простыни высыхали быстрее чем за час. Я взял на работе отпуск, отключил видеофон и не отвечал на задверные простукивания, я рассказывал ей самые веселые истории студенческих лет, я... да что говорить, любил ее - как мог. Она догадывалась, что моя внутренняя злость вызвана не только плохой погодой... Прекрасные глаза Мары поблекли, наполняясь слезами по любому поводу, как и без повода. Я нежно уговаривал ее успокоиться, но обнимать и целовать, как раньше, уже не мог.

Мара засопела во сне... Я осторожно выскользнул из-под одеяла, пропихнул шерстяные носки в валенки - тапочки отсырели и развалились. Отсырела вся квартира: паркет надул щербатые щеки, моющиеся обои расслаивались мочалкой и отваливались вместе с пластами штукатурки, с потолка неуважительно капало за шиворот. Влажности сопутствовала промозглость: я укладывался спать в свитере, шерстяных носках и шапочке, женских рейтузах. Но согреться за короткую зимнюю ночь не мог.

Я накинул на плечи махровый халат; за окном колыхались одинокие снежинки. Термометр показывал минус два. Я отковырнул форточку - пар повалил на улицу густыми тинными выхлопами - приткнулся носом к стеклу, вглядываясь в беготню теней мудренеющего утра... Тучи, получив подкрепление, с новой силой напали на город: легкие пушинки слипались и густые хлопья.

Русалочка пошевелилась. Я тут же закрыл форточку. Чтой-то ей видится во сне? Может, озеро, покрытое льдом? А она плывет под ним и никак не пробиться ей наружу...

Я проплюхал на кухню, вдавил клавишу трехпрограммного радиоустройства - только оно и работало при такой влажности. Да еще - электроплита. Динамик трехпрограммника заскрипел, сквозь него пробился воинственный голос певчего кастрата, сожалевшего о несчастпой судьбе французских проституток: им приходится работать денно и нощно, чтобы раз в сутки получить порцию жареных улиток и пирожок с морской капустой. Мы, разливался студийный соловей, готовы прийти им на помощь, но нас не пускают во Францию даже по малой нужде. Он так и пропел: "по малой нужде", не поясняя. Идиотская песня, пусть и юмористическая, о чем слушателей заверил ведущий, всунувшийся вслед за усеченной записью: "...идиотско-юмористическая песня лидера новой волны неоформалов". И еще добавил, что автор прав в главном: наши девушки живут много лучше, чем француженки. Кроме того, наши девушки - самые честные на свете.