Русалочка

Я резко протрезвел. Толик представил меня теще, отвлекая ее. Пока мы раскланивались, да расшаркивались, ребята набили пустыми бутылками три мешка из-под турнепса, вынесли их на лестничную площадку. Толик, побрившись и переодевшись, пригласил меня в эмоб, довез до дома. Мы взбежали по лестнице, захлебываясь в винных парах, распахнули незапертую дверь квартиры: никого... ни в комнате, ни в кухне, ни на балконе... Из ванной, куда первым заглянул Толик, извергались громовые раскаты его хохота: скрючившись, сложившись пополам, он подергивался, сжимая руками живот, пытаясь справиться с собой.

– Это...
– произнес он, уловив короткую паузу, - ... она и есть, любимая твоя... русалочка?..
– и захохотал дальше.

В воде - меж листьев и травы - пряталась огромная щука. Я вытолкал Толика взашей, он не сопротивлялся, продолжая гнусно хихикать:

– Ну и бабу ты себе отхватил!
– гаркал он, погружаясь вместе с кабиной в шахту лифта.

– Ну и красавицу!

Я запыхтел, сжал кулаки, так мне захотелось перерезать стальной трос, взять наточенные маникюрные ножнички и чик-чи-рик - поставить шлагбаум его злобствованиям. "И взобрался я на дерево высоченное, по суку прополз толстенному, срезал я сундук таинственный, расколдованный; срезал ножничками маникюрными..." Крики стихли, кабина, оттолкнувшись от бетонного дна колодца, пошла вверх. "Вынул я из сундука коробок с жизнью, жизнь на кончике иглы, иглой проткнуто яйцо, яйцо в утке, утка в животе Толика..." Кабина замерла на площадке перед самым моим носом: соседи? Нет, полудверку оттащил на себя Толик и тихо, из-за решетки, миролюбиво, но настойчиво, сказал:

– Не пей больше, друг ситный, ладно?
– и отпрянул внутрь своего временного жилища, отпустив полудверку, - пнул я ногой металлическую решетку... "И упал он вместе с кабиной зеркальной, отсеченной от мира реального, на самое дно, самого глубокого беспросветно-паутинного подвала, в самую гущу скоплений канализационных..."

Я долго терзал душу глупыми надеждами мести - пока из глаз не потекли слезы, пока не вспомнил, что ждет меня в растерзанной квартире...

Опустившись возле ванной, сглатывая слезы, я смотрел на пятнистую рыбину, которая стояла в воде, не шевелясь. Я ожидал чего угодно, только не этой уродины. Как она могла так себя изуродовать? Я погладил щуку по корявой хребтине:

– Что же ты сделала с собой, девочка моя дорогая? Ведь мы так любили друг друга... "Любили?
– напомнил о себе беспощадный вэ-гэ.
– Она - да! А ты? Кого, кроме самого себя любил?"

– Ее, ее любил!
– возразил я, продолжая поглаживать щуку. "Любишь и пьешь, пьешь и любишь, а по-трезвости сопли пускаешь".
– Ты не прав!..
– застонал я, пальцы разжались, отпустили рыбину, но остались по пояс в болотной воде; щука лениво вильнула хвостом, резко вывернулась и вцепилась мне в кисть...

– У-уой! Отпусти! Гадина!
– от неожиданной боли я стиснул зубы, прикусив язык, выдавив из него горько-соленые капли. Щука, не сонная, не старая и не больная, как разнузданная сторожевая собака, рыча, терзала мою ладонь: по воде потянулись ручейки, расплываясь розовыми, пятнами крови. Моей крови!

– Ах, ты тварь!
– другой рукой я схватил щуку за хребет, поднял ее в воздух и принялся дубасить рыбиной по краю ванной. Щука извивалась, разбрызгивая чешую, хрустя костями, но челюстей не разжимала: я крушил ею все вокруг минут двадцать, пока не схватил молоток и не проломил щуке череп. Лишь тогда она засудорожила и безвольно повисла на руке, но челюстей - волчью хватку - не ослабила. С трудом приподняв руки - вместе с рыбиной - я открыл входную дверь, вышел на площадку. В соседней квартире жила врач-хурург, известный специалист в области космической травматологии. Я уперся носом в пупочку звонка, дважды сообщив о себе. Хвала всевышнему, она оказалась дома!

– Костя?
– сказала она, открыв дверь, глаза и рот.

– Да вот, приютил животину, а она меня отблагодарила...

– Проходите!
– кивнула она, помогая перебраться через порог: я так ослаб, что меня качало... рухнул прямо на пол...

– Потерпите, Костик, начинаем обработку.

Я потерпел, еще раз, и еще два. С помощью специальных кусачек она обломила щуке резцы, высвободив мою синюшную кисть из пасти окостеневшей туши. Руке сразу стало легче, спокойнее, теплее. После укола мне поднесли мензурку спирта - для дополнительной дезинфекции - и я желудочно возликовал.

– Что вы намерены делать с рыбой?
– спросила тетя-доктор.

– Можно, я оставлю ее вам?
– тихо намекнул я на вторую мензурку, - мне с ней не управиться - стухнет...

– Можно, - согласилась догадливая хозяйка.
– Попробую сварить уху и накрутить котлет. А вы приходите на ужин, хорошо?

– Хорошо, - кивнул я и нагнулся к мертвой рыбе: тоска и боль пронзили сердце.
– Щу-учк-а мой-аа...
– прошептал я, любимай-аа мой-аа... я у-убил те-ебя, й-аа, й-аа... собственными руками, - слезы капали на пол, на пятнистую шкуру щуки.

Хозяйка пригнулась, насторожившись, прислушиваясь к алкогольным излияниям, а я, не понимая себя, продолжал подвывать.

– Может, успокоительного?..
– осторожно спросила соседка.

– Не-по-мо-жет...

– я замотал головой.

– Костя, жестко произнесла соседка, - идите домой, вам необходимо отдохнуть, это реакция на кровопотерю. Я сама зайду вечером. Только никуда не выходите один! Вы меня слышите?

Я кивнул, шатаясь добрался до постели, плюхнулся на нее... Я спал долго, тихо и бессновесно, а когда проснулся на улице журчали ручьи, щебетали галки, вернувшиеся с югов, потрескивали раскрывающиеся коробочки хлопко-каштана. Неужели наступила весна?! Давно пора: на дворе июнь месяц, да климат наш, сбившийся с пути, заплутал в чащобе гидроузлов и горообразовании, отстал в своем развитии - майские и июньские холода и снегопады не в диковинку. Самочувствие мое радостно забилось, участившись до комфортного ритма. Я решил было подняться, оперся на руку и вскрикнул от боли, забыв, что кисть искусана до кости. Потрогал бинт: кажется, не распухла; своевременная перевязка плюс инъекция антибиотика славаслава образованным медикам и микробиологам! Перекатившись на край постели, я сдернул с себя покрывало, опустил пятки на приятно холодный пол, решившись на несколько босых шагов до балконной двери, распахнул - ле-по-та... Теплый вечерний воздух окатил благоухающей ленью. Достав из серванта пачку импортных сигарет "Дамба-Ноу", я закурил, протягивая дым от смеси карельского лишайника с искусственным табаком, сквозь фильтр из стекловолокна... глубоко затянулся. Внизу, прямо под ногами, по изгибам и пересечениям улиц, шныряли разноцветные эмобы: из-за угла вылетела сверкающая новая модель "Жигулюкс-спорт", промчалась по противоположной параллели, развернулась на площади и подкатила к нашему дому, смешнее того - к моей парадной. "Интересно, что за штучка пожаловала в гости? И к кому?" - спросил вэ-гэ. "Почему ты думаешь, что она?" - переспросил я, но собеседник, уклонившись от ответа, замурлыкал себе под нос какую-то песенку. "Эй, - я хлопнул вэ-гэ по спине, - если она, то к кому? По всему нашему стояку, сверху донизу, одни врачи и инженеры..." Мы молча смотрели вниз: дверца супер-эмоба плавно отъехала в сторону, выпустив на волю стройную ножку, она вытянулась, до бедра ослепив черно-золотым узором, за ней появилась сестрица, такая же стройная: каблучки простукали щербатую поверхность асфальта, уперлись в него, поверив в его предвечернюю прочность. Вслед за ножками, элегантно выгибаясь, из дверцы эмоба выползла очаровательная кошечка в замшевом полупальто с меховым воротником. "И не жарко ей", посочувствовал вэ-гэ. Я не ответил: почуялось неладное... Изящно смахнув пальто в дверцу, оставшись в малиновом бархатном платье, "кошечка" рассыпала по плечам сверкающие нити волос, освободив их от заколок, и они лениво растеклись по бархату, застыли в отдыхе... Что-то отчаянно знакомое вспыхнуло... Она подняла голову: не просто так, а ко мне, улыбнулась, призывно вытянула вверх дрожащие руки, ладони, стаскивая вниз с балкона, вниз - без лифта и ступенек. Я вцепился в перила, так же непоправимо железно, как капкан, как щука на моей руке, не в состоянии оторвать себя...

– Котик, спускайся вниз, -донесся серебристый голос русалки, шутя выдернув меня, закованного в перила, даруя свободу. Это она! Она! Мара! Она сделала это! Смогла! Я летел вниз, разметывая пролеты по стенам, а ступени по потолкам скорее, скорее на улицу. Мара аккуратно стояла, ослепительно улыбаясь, в ожидании... я оглянулся - меня! Стройна, как богиня, прекрасна, как королева красоты. И рядом с ней - я, пеньтюх-пеньтюхом, в драных джинсах, в заплатанной самопально рубахе на босу ногу в тапочках, почему-то зажатых под мышкой.

– Здравствуй, принц мой ясный!
– пропела она, бросаясь в мои объятия, роняя тапочки, осыпая поцелуями.
– Это я! Я! Твоя русалка, твоя Мара! Ты чти, не узнаешь меня?

– Узнаю, конечно, узнаю!
– самодовольно ответил я, продолжая обниматься, - откуда ты?

– Ты хочешь знать? Но я сделала все так, как хотел ты: стала женщиной, стала богатой наследницей Царя Морского!

– Женщиной?!
– икнул я и заглянул Маре в глаза, она тут же отвела их, - женщиной?! Как прикажешь понимать твое признание? И с чего это ты взяла, что я этого хотел?!

– А кто мне рассказал, кто давал читать!
– она гордо вскинула брови.
– Я всему научилась и... я не могла вернуться с пустыми руками. Вот, посмотри, - она подняла дверцу заднего сидения, вытащила дипломат, приоткрыла его: толстопузые пачки сотенных бумажек наполняли его.
– Держи!
– она сунула мне дипломат, а я взял, подхватил его забинтованной рукой.- Что случилось?
– вскрикнула русалка, бледнея.

– Н-нет, н-ничего страшного!
– ответил я, пряча руку, вместе с дипломатом, ла спину - двусмысленное действие, но Мара не заметила... Наоборот, она плотнее прижалась ко мне: