Русская красавица. Кабаре
Шрифт:
Историю про Абдулова я слышала уже от Ринки, потому профилактический период мысленно увеличиваю, эдак, до недели. Пусть мои ценители желтой прессы между собой разберутся, а там посмотрим.
– Потряс, да? – продолжает Димка. – Красавец! Вот начну так за тобой ухаживать, не отвертишься…
– Не выйдет, – хмыкаю невозмутимо, нарезая лимон. – В тех городах, где мы выступаем, нет аэропортов. – и тут меня внезапно тянет на сантименты. – Знаешь, в детстве я думала, что самолеты – это большие перелетные птицы. – говорю невыносимо романтичным тоном и сама себе делаюсь смешной…
– А я вообще не думал – не врубается в лиричность Димка. – Ни в детстве, ни в юности, ни в зрелости… Вот только сегодня начал думать – когда осознал, что потерял
– Может, это просто кто-то сильно похожий был? Эх, Димка, многоопытный ты охмуритель! Кто ж женщине о морщинах-то говорит?
Так и болтаем. Вино уже прикончено, я все еще непреклонна. Димка успел рассказать уже целых три блистательных аферы чикагских гангстеров, я – пару эпизодов из жизни серебряного века. Я, понятное дело, считаю своим долгом наверстать…
– Слушай! – пьяно тянет Димка, спустя время. – Одну биографию назад, ты обещала пойти со мной покурить!
Выходим в тамбур.
– А помнишь? – щурится Димка. Одно из наших сумасшедших ночных свиданий проходило именно тут.
– Нет. – говорю серьезно. – Девичья память, это когда на утро не помнишь ни одной ночной неприличности… И вообще, проехали! /Хватит, проехали – канул накал!/Забавное место – «анналы»./Тот сумасшедший, что нас рисовал,/Остался доволен финалом/…
Читаю напористо, мощно… Не из выпендрежа, а по глубокому созвучию нынешних чувств тем, которые писали это стихотворенье.
– Слушай, прости мне Ринку, а… Она ведь…
– Т-с-с! – прикладываю палец к его губам.
Эту тему поднимать не хочу – пусть хоть один вечер все будет чинно, красиво и, якобы, честно…
Позже, когда Димка уходит раздобыть кипятка для кофе, вдруг проявляю себя полной дурой. Зарываюсь лицом в ромашки, вдыхаю полной грудью, улыбаюсь простодушно, как деревенская клуша и… в каком-то глупом порыве хватаю ромашку за волосы.
– Любит, не любит, любит, не любит… – бормочу быстро-быстро, обдирая лепестки. – Не любит! – уже хохочу, представляя, как смотрюсь со стороны. Вот, негодяй, опять все наврал. Я, говорит, у каждого цветка лепестки пересчитывал!
Димка возвращается с чашками в руках. Пользуюсь его беззащитностью, засовываю ему за шиворот лепестки. Потом, когда чашки уже на столе, Димка стягивает рубашку, вытрушивается, кидается ко мне…Отпихиваю, и самой тошно делается от такой жуткой своей принципиальности. М-да, сегодня я подозрительно порядочна…
Засыпаем под утро, на полуслове. Я – у себя, гость – на Маринкиной полке. Окончательно вырубаясь, вдруг понимаю, что совершенно не помню, о чем мы говорили последние три часа. Сонно отворачиваюсь к стене. В мыслях обрывки бессвязных слов, перед глазами – Димкино лицо.
– Марин, открой, это я! – Ринка тарабанит в дверь.
Не разлепляя глаз, привычно поворачиваю заклёпку на двери. Сквозь сон слышу взволнованное…
– Знаешь, я всю ночь не спала, все тобой мучалась… Надо объясниться, наверное. Нельзя нам с тобой отчуждаться. Я вот подумала… Ну что я к малым на один день всего поеду? Лучше с тобой побуду. Поговорим, обсудим. Ты поймешь меня, я знаю…Да?
– Да? – переспрашиваю удивленно. В такую рань душещипательные беседы доходят до меня особенно плохо.
В этот момент Димка высовывает голову из-под одеяла. Он спит на соседней полке…
– А это что? – спрашивает-всхлипывает Ринка. – А… – говорит через мгновенье, закусывая губу. – Все ясно. Это так ты уехал в деревню? – и тут же укутывает себя напускной веселостью. – Впрочем, это, судя по всему, не мое дело. Знаешь, Марин, что я тебе расскажу?– с деловым видом Ринка начинает затаскивать в купе сумки, словно Шумахера, сгоняет Димку на верхнюю полку, грузится, приговаривая, – У меня такая встреча была, неожиданная… Накупила, значит, подарков, ловлю машину, чтоб до вокзала дотарабаниться. Останавливается
старая такая, раздолбанная Нива. Едем, трясемся, чушью переговариваемся. «У вас», – говорю, – «в машине, или с ума сойти можно, или оргазм испытать. Так трясет, что аж задница к горлу прилипает». Он после этих слов смотрит на меня пристально, и вдруг как заорет: «Маринка! Точно, Маринка! Когда б не твоя манера изъяснятся, ни в жисть бы тебя не узнал!» Оказалось, одноклассничек мой, Васятка. Вот мир тесен, да? Уже полгода в Киеве. Работа, правда, тут не ахти, зато большой город. А в Москве он тоже осесть пытался, но ничего для себя не нашел. Конечно, если он, кроме как выпить да трахнуться, ничего не умеет, где ж ему работу-то в нормальном городе найти?Смотрю с осуждением, имея в виду очередные Ринкины выпады против чужих городов. Она понимает по своему:
– Не морщи лоб. Да, было, было… Вот как дыхну, так ты от перегара и задохнешься. Все умения Васятки проверила на собственном опыте. В целом довольна. Хотя такую гадость с момента замужества не пью, а пьяных мужиков вообще не слишком полюбляю. Короче, решили мы с Васяткой встречу отметить. Поехали к нему на базу. Там, слава богу, дежурство посменное, поэтому ближе к ночи никого не осталось. Я поначалу все на вокзал порывалась. Думала, часик посижу, да поеду… А потом – Марина, не поверишь! – разговорились с ним и чувствую – тоска! Я так избаловалась с тобой тут. Привыкла, что поговорить можно по-человечески и завсегда безобразия какие учинить… С обычными людьми так отвыкла общаться. В общем, поговорили мы с Васяткой и такая меня ностальгия по нам, – тут Ринка бросает взгляд на Димку и сообщает, – Точнее, по нашей четверке, взяла. «Не», – думаю, – «Что бы там ни происходило, нужно держаться своих». В общем, наутро решила спешно ехать к тебе на перемирие. А тут такой вот сюрприз… – Ринка кивает в сторону Димы и бессильно опускается на полку. – Фух, выговорилась, – говорит серьёзно. – Ладно, разговора в такой компании все равно не предвидится. Не буду вам мешать! – от этой фразы Ринку слегка передергивает, но она улыбается через силу и продолжает. – Вещи забросила, сейчас поеду к Васятке догуливать. Зря у меня, что ли, выходные?
И вот теперь Риночка – образец корректности и тактичности – оставляет нас с Димкой наедине, благородно самоустраняясь.
– Теперь твоя очередь! – говорю Димке, сквозь щель в занавеске наблюдая, как Ринка, нарочито независимо покачивая бедрами, переходит через череду рельсов а потом, завидев спешащий мимо трактор, выбрасывает вытянутую руку далеко вперёд и истошно орёт: Такси! Такси! Эй!
Трактор галантно останавливается.
– В каком смысле? – спрашивает Димка, гадая о моей последней фразе.
– Ну, я из вежливости вас с Ринкой уже наедине оставляла, она нас – тоже. Следующим будешь ты. Должен будешь побороть себя, и оставить нас наедине, подозревая в страстных, отнюдь не платонических, нуждах…
– Ну, вот еще! – отмахивается Димка. – Блин! С Ринкой нехорошо получилось… Я как раз хотел сказать ей, что… А какого черта, собственно, я должен отчитываться? У нее ж мужиков, как Васят нерезаных…
Похоже, настроение у Димочки резко испортилось. Эх, Димка, не хотел ты, видать, Рину посвящать в свои планы восстановления наших отношений. Снова, мудришь, дружище… Нехорошо. Неблагородно.
Мой профилактический период моментально растягивается на ближайший месяц, мило выставляю Димку за дверь, уверяя, что хочу поработать, пока есть освещение, и снова хватаюсь за свой дневник.
Вот оно, откровение. Видит бог, я старалась его оттянуть до последнего. Не спрашивала, не отвечала, не касалась запретных тем. Ведь потом, когда всё окончательно делается ясно, уже нет никаких возможностей сохранить прежнюю беззаботность. Димка-шалопай, Димка-изменник… Таскается за нами с Ринкой, и от обеих хочет скрыть наличие соперницы. И ничего это не случайно получилось, раз даже после разоблачения, он продолжал пудрить нам мозги.