Русские исторические женщины

А давно ли княжна Юсупова надевала на себя дорогие бальные платья, цветы, бриллианты?.. Очень давно, впрочем: пять лет назад, пять долгих лет, состаривших девушку.

30-го апреля 1735 года княжна была наказана «кошками».

В тот же день ее постригал синодальный член Чудова монастыря, архимандрит Аарон.

У княжны Юсуповой уже не было княжеского титула и ее девического родового имени: в инокинях она наименована Проклой.

Перед отправлением в вечную ссылку новопостриженной объявили в тайной канцелярии, чтоб обо всем происходившем она молчала до могилы, под опасением смертной казни.

4-го мая инокиня Прокла вывезена была из Петербурга. Путь ее лежал в Сибирь, в тобольскую епархию, в Введенский девичий монастырь, состоявший при Успенском Далматовом монастыре.

Вот какой монастырь был «изобретен» Феофаном Прокоповичем в силу повеления императрицы.

Молодая инокиня Прокла выехала на пяти подводах. С ней была неразлучная спутница, девка калмычка Марья. И бывшей княжне, и калмычке кормовых денег в дороге велено было отпускать по 25 копеек в день.

Поезд сопровождали три солдата и сержант Алексей Гурьев.

Долог был этот путь, по которому в последний раз пришлось ехать княжне Юсуповой.

Только 10-го августа сержант Гурьев воротился в Петербург и доложил тайной канцелярии:

– Княжну сдал благополучно в тобольский Введенский монастырь. Но для своей предосторожности, дабы впредь мне нижайшему чего не пришлось, объявляю, что дорогою княжна Прокла неоднократно его превосходительство генерала и кавалера и ее императорского величества генерал-адютанта Андрее Ивановича Ушакова и дочь его превосходительства, и секретаря тайной канцелярии, Николая Хрущова, бранила, и говаривала неоднократно: воздай де Бог генерала Ушакова дочери так же, как и мне; дай де Бог здравствовать моей матушке да государыне цесаревне.

Это были единственные дорогие ей имена – мать и цесаревна; о них она и прежде вспоминала с любовью.

В пути княжна часто просила приставников своих, чтоб ей дали жареную курицу. Гурьев замечал ей, что этого нельзя сделать, так как ей, монахине, мяса есть не следует.

– Я есть не стану, – отвечала княжна Прокла: – но хоть посмотрю на жареную курицу и сыта буду.

Но ей все-таки курицы не дали.

Какова была жизнь Юсуповой в Сибири – неизвестно. Но что долгое заточение, тоска и полная безнадежность возврата к прежней жизни окончательно истомили и ожесточили девушку – в этом и сомнения не может быть. Бесконечно долгие и однообразные дни тянутся в неволе как вечность; один день лениво сменяет другой, все такой же долгий, тяжелый, безнадежный. Еще бесконечнее тянутся месяцы, годы – и только скоро эти годы, месяцы и даже дни стареют человека в неволе.

Вот уже и третий год, как несчастная девушка томится в Сибири – восьмой год, как ее лишили свободы, взяли от матери.

Такая жизнь не усмирила ссыльной. Это видно, между прочим, из следующего донесения тобольского Введенского монастыря от 6-го марта 1738 года:

«Монахиня Прокла ныне в житии своем стала являться весьма бесчинна, а именно: первое – в церковь божию ни на какое слово божие ходить не стала; второе – монашенское одеяние с себя сбросила и не носит; третие – монашинским именем, то есть Проклой не называется и звать не велит, а называется и велит именовать Прасковьей Григорьевой; четвертое – рассвирепев, учинилась монашескому обыкновению противна и ни в чем по чину монашескому стала быть не послушна и не благодарна, и посылаемую к ней из келарской келии пищу не приемлет, а временем и бросает на пол, и, ругаясь, говорит: «у меня собаки лучше того едали щи», и просит себе вснедь излишних припасов, чтобы всегда было свежее и живое».

Не добром кончился для ссыльной и этот отзыв.

Из Петербурга пришел строгий приказ – княжну держать в монастыре в ножных железах, в которых водят каторжников, и иметь под караулом неисходно. Тайная канцелярия, по указу императрицы, предписывала монастырскому начальству: «Проклу наказать шелепами и объявить, что если не уймется, то будет жесточайше наказана».

Не знаем, долго ли еще тянулась неудавшаяся жизнь этой девушки в чем она кончилась: вероятно, ни Петр Великий, целовавший ребенка в голову, ни сама девушка не ожидали, что на эту голову, на которой покоилось лобзание царя-преобразователя, упадет столько тяжелых испытаний.

А за что? История пока не может отвечать на это, да, быть может, и никогда не ответит.

VII. Екатерина Черкасова – дочь Бирона (Баронесса Екатерина Ивановна Черкасова, урожденная принцесса Бирон)

Фамилия Биронов недолго оставалась на страницах русской истории: подобно такой же пришлой фамилии Годуновых, Бироны, с грозным «временщиком» во главе, слишком временно и слишком мимолетна появляются на горизонте русской государственной жизни и подобно Годуновым исчезают бесследно, хотя одно лицо из этой слишком памятно России фамилии доживает почти до девятнадцатого столетия, но в неизвестности, нося чужую, вполне уже русскую или обрусевшую фамилию.

Лицо это было – дочь Бирона, Гедвига.

В то время, когда Бирон, еще не знатный, но уже отличенный перед всеми придворными Анны Иоанновны, жил в Митаве при дворе своей покровительницы, будущей русской государыни, Анна Иоанновна женила его на бедной девушке из дворянской фамилии фон-Трейден, Бенигне-Готлиб.

В этом браке Бироном прижито было трое детей: в 1723 году родилась у него дочь, которую назвали Гедвигой, потом, в 1724 году родился сын Петр и в 1727 году сын Карл.

Маленькая Гедвига оказалась горбуньей: небольшой горбовой нарост был у нее на спине, однако, не слишком безобразил рост и фигуру Гедвиги. Когда девочка начала уже понимать свое положение, она увидела себя принадлежащей к такой семье, перед которой раболепно преклонялся весь Петербург, и потому девочка иначе не могла представить себе жизнь, как в тех образах, в каких она предстала перед ней с самого ее младенчества: отец ее был граф, обер-камергер русского двора и «временщик».

Могущественный отец Гедвиги, всецело занятый сложными государственными делами столько же, сколько придворными и дипломатическими интригами, не мог, конечно, отдавать своего времени наблюдение за воспитанием детей, и потому вполне предоставил эту заботу жене своей, Бенигне-Готлиб. Бенигна-Готлиб, по природе женщина не глупая, хотя с ограниченным образованием, позаботилась дать своим детям образование широкое, сообразное с высоким государственным саном их отца: она не жалела на детей денег, тем более что государственные сокровища были едва ли не в бесконтрольном распоряжении ее мужа, всесильного временщика, выписала из Европы лучших учителей, гувернеров и воспитателей, которые ввели в программу воспитания детей все науки, необходимые для приготовления к государственной деятельности. Сама императрица принимала в этом деле непосредственное участие: детей Бирона она любила, как бы это были ее собственные дети; она с участием следила за их воспитанием; часто присутствовала во время классных занятий; сама спрашивала уроки. Сыновья Бирона оказывали мало успехов, учились вяло, были неразвиты, ленивы; но зато Гедвига подавала блистательные надежды: это была умненькая, живая девочка, в учении она делала быстрые успехи и в общем развитии шла впереди своих братьев. Но, без сомнения, физические недостатки маленькой горбуньи отвратили от нее нежность отца, которому, конечно, желалось, чтобы дочь его блистала красотой, как он сам блистал могуществом, чтобы с помощью этой красоты можно было войти в связи с могущественными особами, если не здесь, в России, то в Европе. Бирон часто не скрывал своего нерасположения к Гедвиге, преследовал ее насмешками, попреками, как дурнушку. Самолюбивая и умненькая девочка не могла не видеть этой слишком крайней холодности отца, и, сознавая свой ум, свое превосходство перед прочими, заключалась в себе самой, а через это вырастила в себе скрытность, но, вместе с тем, выработала себе волю и самостоятельность

Когда Гедвиге было десять лет, в 1737 году, отец ее был пожалован герцогским достоинством, и маленькую Гедвигу стали называть «принцессой». Ей дали придворный штат, фрейлин, камер-юнгфер, пажей.

Когда Гедвиге было двенадцать лет, она явилась ко двору; В это время совершалась свадьба племянницы государыни, принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, с принцем Антоном-Ульрихом брауншвейгским. Это было 3-го июня 1739 года. Гедвига отправилась в придворную церковь в великолепной золоченой карете, окруженная свитой. При свадебной церемонии она стояла рядом с государыней. За официальным придворным обедом она сидела рядом с новобрачными, а вечером, во время придворного бала, управляла танцами.

Первое появление ее в свет было вполне удачно, и императрица осталась ей вполне довольна. Молоденькая девушка оказалась умна, ловка, находчива, и привлекла всеобщее внимание, тем более, что это была дочь Бирона. После первого выезда она уже являлась ко двору во всех торжественных случаях, и около нее образовалась толпа поклонников: вся блестящая молодежь того времени, все придворные любезники окружали дочь Бирона; все старались угодить ей, заслужить ее внимание, чтобы, в свою очередь, заслужить лестное внимание ее папаши. Это раболепство Гедвига, естественно, принимала как дань уважения ее уму и талантам, как обаяние ее красотой, и это тем более было ей по душе и тем охотнее отдалась она наслаждению блистать и побеждать, что дома она встречала только обидное невнимание или уж не в меру обидную придирчивость отца.