Русские исторические женщины

Но надо было думать и о замужестве Гедвиги. Гофмейстерина и друг великой княгини Владиславова нашла ей жениха в камергере Петре Салтыкове, которого мать оказала немаловажную услугу императрице при восшествии ее на престол. Женитьба сына на Гедвиге, дочери Бирона, на принцессе, льстила самолюбию Салтыковой, и она приказала сыну ухаживать за девушкой. Но Гедвига почему-то не благоволила к Салтыкову и наотрез отказала ему. Салтыков, наученный матерью, бросился в ноги императрице, просил ее помощи в его сердечном деле, и когда императрица спросила Гедвигу, почему она отказывает такому прекрасному молодому человеку – Гедвига отвечала, что она повинуется воле государыни. Это еще более возвысило в глазах государыни умненькую горбунью. Но ей все-таки не хотелось сделаться Салтыковой и она умела так ловко повести дело, что опротивела жениху, и он поспешил жениться на княжне Солнцевой. Императрица приняла еще более горячее участие в покинутой, огорченной невесте. Тогда ей нашли другого жениха, князя Григория Хованского; но этот уже сам положительно не выносил своей горбатой невесты, и под разными предлогами уехал к армии.

Императрица нашла Гедвиге третьего жениха – это был барон Александр Иванович Черкасов, человек умный, образованный, веселый собеседник в обществе, ловкий придворный, говоривший хорошо на трех иностранных языках – на французском, немецком и английском, с самым ровным характером, у которого только были две невинные, по тогдашним понятиям, страсти: вино и хорошенькие женщины. Черкасову желая угодить императрице, сделал предложение Гедвиге и получил ее согласие. Сделавшись женой Черкасова, Гедвига сумела заставить полюбить себя, и они действительно прожили с мужем счастливо более 35 лет.

Гедвига, ныне баронесса Черкасова, оставила двор и занялась исключительно воспитанием детей, которых имела от Черкасова. Она умерла в 1796 году.

Подобно Ксении Годуновой, эта дочь Бирона, умирая, просила, чтобы ее похоронили вместе с ее знаменитым отцом и братьями.

Набальзамированный труп ее был перевезен в Митаву, и там, в замке, в родовом склепе, дочь Бирона легла около тех, с которыми она когда-то делила могущество, славу, ссылку и – много семейного горя.

VIII. Графиня Мавра Егоровна Шувалова (урожденная Шепелева)

Между женскими личностями первой половины восемнадцатого века есть немало таких, о которых, по-видимому, можно было бы совсем умолчать, как и об остальной массе женщин, и живших, и умиравших безвестно и не оставивших о своем существовании никакого следа в истории, которым ни личной деятельностью, ни обстоятельствами жизни, ни даже отношениями к другим историческим личностям не суждено было выступить из неизвестности, выпадающей на долю всему, что дюжинно, бесцветно, что ни добром, ни злом не выделилось в историческую особь, не оставило после себя, что называется, ни звука в воздухе, ни следа на земле, ни строки на исторической странице; но и в этом числе есть такие, которых, как ни бесцветно их существование, обойти нельзя, потому что какое-нибудь слово, сказанное ими, какое-либо письмо, ими написанное, или дополняют картину своего времени, или составляют редкий, характеристически орнамент целой исторической эпохи, или, наконец, освещают положение других исторических личностей.

Такой является фрейлина двора герцогини голштинской, несчастной цесаревны Анны Петровны, любимой дочери Петра Великого, матери императора Петра III – Мавра Егоровна Шепелева.

С именем девицы Шепелевой невольно связывается одно лишь воспоминание, но воспоминание очень рельефное: это ее письма к цесаревне Елизавете Петровне, будущей императрице русской.

Простые, бесхитростные, наивные, крайне притом безграмотная письма девушки обессмертили имя Шепелевой, и говорить о Шепелевой – значит, говорить о ее письмах, которые интереснее всей ее жизни и всех ее личных дел, мелких и ничтожных в общей сумме нашего историческая прошлого.

Мы поэтому и не будем почти говорить о Шепелевой, а скажем только о ее письмах: письма эти – колорит целой эпохи и в то же время портрет и характеристика той, которая их писала.

Мавра Шепелева происходила из старинного рода дворян Шепелевых. Где она получила воспитание, неизвестно; но всего скорее следует предполагать, что воспитание это, как живое выражение того скудного педагогического питания, которым довольствовалась тогда вся Россия, не многим разнилось от воспитания женщины времен еще стрелецких; разница только в том, что из тогдашних женщин редкая умела читать или начертать свое имя под какой-нибудь дарственной записью, Шепелева же сама пишет письма; через руки Шепелевой, без сомнения, прошли такие педагогические руководства, как творения Симеона Полоцкого, Лазаря Барановича, а может быть что-либо и поновее.

Как бы то ни было, но Шепелева является одним из экземпляров того, так сказать, нового издания русской женщины, которое явилось в свет после Петра, несколько дополненное и исправленное, и к которому принадлежит другой подобный же экземпляр – княжна Александра Григорьевва Долгорукая, бывшая потом замужем за Салтыковыми родственником царицы Прасковьи, и переписывавшаяся с известной Матреной Балк.

Одним словом, Шепелева умела писать письма в то время еще, когда не все царицы умели это; но как она писала – это другой вопрос.

Когда, после Петра Великого, цесаревна Анна Петровна вышла замуж за герцога голштинского и со своим супругом отправилась в столицу Голштинии, Киль, Мавра Шепелева находилась при особе молодой герцогини голштинской.

Уезжая в Киль, Шепелева оставляла в России высокого друга своего в лице младшей сестры герцогини Анны Петровны, цесаревны Елизаветы Петровны. Дружба эта выражалась не только в милостивых отношениях цесаревны в придворной девушке, но и в интимной переписке, поддерживавшейся между Шепелевой и цесаревной. Последняя называла «Маврутку» Шепелеву даже своего дочкой.

Первое известное письмо Шепелевой в цесаревне относится в 22-му октября 1727 года, следовательно, к самым первым месяцам пребывания герцогини Анны Петровны, а вместе с ней и Шепелевой, в Киле.

Передаем это письмо с дипломатической и филологической пунктуальностью – в ней-то вся и сила.

«Всемилостивейшая государыня цесаревна Елисавет Петровна!

«Доношу я вашему высочеству, что их высочество слава Богу в добром здравье обретаются; при сем же благодарствую за вашу высокую милость, что изволили ко мне писать, и впреть прашу я вашева высочества, дабы незабвесва была, писмами. Еше ш благодарствую за вашу высокую милость, что изволили ко мне, недостойной, прислать цытер катол бриллиантовой, и я не знаю, за что ваша высочество так меня, недостойной, жалуйте. Данашу я вашему высочеству, что я кланилас Бышову, и он столько обрадовался, что пуще быть нельзя, и приказал вам свой поклон отдать, а принц Август поехал по мать, и как он будет, то я ему отдам от вас поклон, и через два дни будить к нам, и обы принцессы, и я вашему высочеству обстоятельно отпишу про всо. Еше ш данашу, что пожалован Бышов в гарнадерску роту в капитани поручики. А что вы изволили ко мне писать, чтобы я донесла цесаревни о персонах, и я ей донасила, и она приказала сказать: сколь скоро будить живописиц из Францы, точась к вам пошлеть персону Бышова и принцов обех, а в Кили живописцы очень худи. Инова данашения писать не имею, точию остаюс вашева высочества верная раба Мавра Шепелева».

Таков был язык и такова грамматическая и литературная сила в писаниях придворной особы первой половины XVIII века: особенно характерны такие выражения как «еше ш данашу» (т. е. «еще ж доношу») и подобные.

Со следующим письмом Шепелевой, от 26-го октября, мы уже познакомились в предыдущем очерке, относящемся к герцогине Анне Петровне: это то письмо, в котором Шепелева извещает цесаревну Елизавету Петровну, что сестрица ее готовится к предстоящим родам и запасает «чепчики и пелонки», что «по всякой день варошитца у ней в брюхе будущей племянник или племянница» цесаревны (т. е., как оказалось впоследствии, будущий император Петр III), что «в Кили очен дажди велики и ветри», а «печи всо железния, и то маленкие».

В следующем письме, от 20 ноября, Шепелева извещает цесаревну, что к ним в Киль должен скоро быть почетный гость – «пренцес Элизабет муж», и просит своего высокого друга назвать ее, Маврутку, своею «дочерью», как и прежде называла ее Елизавета Петровна.

«Матушка моя государыня цесаревна, Элизабет Петровна! – пишет Шепелева. – Данашу я вашему высочеству, что ваша сестрица и зять ваш, слава Богу, в добром здравье. Прашу я вас, матушка цесаревна, даби я, бедная, незабвенна была вашей высокой милости. Данашу вашему высочеству, что на етой недели будить к нам пренцес Элизабет муж будит. Инова вашему высочеству данасит не имею, точию остаюс верная ваша раба, так же, ежели не перемените свой милое ка мне, что вы меня называли, то верная ваша дочь Мавра Шепелева».