Русский агент Аненербе
Шрифт:
Одна из них, графиня Ольга Валентиновна (опускаю фамилию, чтобы не навлечь на нее беду), обладает тем естественным аристократизмом, который невозможно выработать — его можно только унаследовать через поколения благородной крови. Её речь, свободно льющаяся на четырех языках, её манера держаться, тонкий ум… Ей, должно быть, около тридцати пяти, но в её глазах — глубина веков русской истории. Сколько ей пришлось пережить! И при этом сохранить такое достоинство!
Другая дама, Елена Дмитриевна, рассказала мне шепотом ужасные истории о том, что сделали большевики с членами её семьи. И всё же в ней нет озлобленности, только
Эти женщины — последние драгоценные камни в короне, которую варвары разбили и втоптали в грязь. Они обречены. Новый режим не терпит никаких напоминаний о прежнем величии.
Всё остальное в этом городе безнадежно испорчено красной чумой. Еда отвратительна — какие-то серые, безвкусные каши в столовых и неизменная жирная селедка. Улицы грязны, здания обшарпаны. В магазинах — пустые полки. И везде эти красные флаги, лозунги, портреты… Одно слово — пропаганда.
Из окна гостиницы вижу очередь людей, стоящих за чем-то, что нам, немцам, сложно даже представить — возможно, за хлебом или молоком. И эти люди смеют называть это «прогрессом»!
К счастью, завтра наконец отбываю в Берлин. Увожу с собой не только бесценные артефакты и знания, добытые в Тибете, но и глубокое убеждение в правоте нашего дела. То, что я увидел здесь, лишь подтверждает: большевизм — это раковая опухоль на теле Европы, и мы должны остановить её распространение любой ценой.
А камень… О нем не пишу даже в дневнике. Сама его энергия, кажется, усиливается вблизи этого города скорби. Интересно, реагирует ли он на накопленные здесь страдания? Нужно будет обсудить это явление с рейхсфюрером, когда вернусь.
Странные дни в Москве. Снова отъезд в Берлин отложен. Ожидание транзитных документов затянулось. Но сегодня произошла неожиданная встреча. Единственное светлое пятно моего пребывания в Советской России — Пелагея. О ней стоит рассказать отдельно.
В музее древностей, куда я зашел скоротать время, она помогала с переводом каких-то текстов. В её имени слышится что-то от уходящей Руси. Тонкие черты лица выдают благородное происхождение, которое она, очевидно, вынуждена скрывать в этом новом мире. Мы разговорились об экспонатах, признаюсь её знания впечатляют.
Она предложила показать мне настоящую Москву, не ту, что демонстрируют иностранцам. Несколько часов, которые я провел с ней, словно выпали из времени.
В маленьком фотоателье на Арбате она уговорила меня сделать совместный снимок «на память», — сказала она с улыбкой. Фотограф долго возился со старым аппаратом. И я уже подумал не агент ли — это НКВД… Но теперь этот кусочек картона жжет мне карман, и я не знаю, что с ним делать. Уничтожить — суеверие, сохранить — сентиментальность, недостойная черта офицера СС.
Странно осознавать, что завтра она вновь станет для меня всего лишь частью этого чуждого мира, этого обреченного эксперимента большевиков. А сегодня, только сегодня — она была просто девушкой с теплыми руками и глазами, полными тихой печали…
Лебедев убрал дневник в портфель.
«Ни черта я не понимаю этого Франца Тулле!», — подумал он, закрывая глаза и откидываясь на спинку сиденья, — «почему нет этого фото?».
Но размышления прервались, он снова вернулся
мыслями к Маргарите.Наконец, вдали показались башни Вевельсбурга — массивного треугольного замка, возвышающегося над окрестностями подобно каменному исполинскому кораблю. Солнце уже клонилось к закату, бросая длинные ползущие тени на древние стены. У ворот замка застыли часовые в чёрной форме СС. Они отдали честь подъезжающему автомобилю, и тяжёлые ворота медленно открылись, впуская Константина Лебедева в святая святых Черного Ордена.
Он почувствовал мощнейшее колебание энергетики, которая пронизывала это место сакральными волнами, казалось они крушили время и пространство, заставляя человека чувствовать себя ничтожной песчинкой в величественной тени замка. Константин ощутил непреодолимый трепет, удивляясь тому, как больная воля человека может создать такой объект на Земле.
Здесь, в этих стенах, среди древних реликвий и оккультных символов, должна была состояться важная встреча с человеком, чьё слово в Рейхе значило едва ли не больше, чем слово самого фюрера.
Густав Ланге, как тень повинуясь врожденной немецкой дисциплине, бесшумно выскользнул из машины, открыл дверь. Константин Лебедев, держа в руке небольшой кожаный портфель, шагнул на гравий двора. Лёгкая вечерняя дымка хваталась за каменные стены, придавала месту по-настоящему зловещую атмосферу. Константин почему-то вспомнил одну свою любимую видеоигру Wolfstein return of Castl. Он обернулся — на заднем плане, как бы охраняя весь комплекс, возвышалась Северная башня, сердцевина философии Гиммлера.
«Млять… Как в компьютерной игре, только монстров, порожденных нацистами в секретных лабораториях, не хватает… Хотя, почему не хватает с одним из них я сейчас встречусь», — подумал он, неожиданно ощутив прилив трепета.
Лебедева встретил лично сам комендант замка Вевельсбург Манфред фон Кнобельсдорф
— Хайль Гитлер! — поприветствовал он Константина, — рад тебя видеть Франц.
Он пожал ему руку и по-отечески приобнял за левое плечо.
Лебедев уже не удивлялся, что всякий высокопоставленный эсэсовец обращался к нему с особым теплом и уважением.
— Пойдем я отведу тебя к Генриху. У него сейчас очень важный момент его жизни…
Они прошли в Северную башню замка, в центральную комнату Ордена СС — место, которое Гиммлер видел, как сакральное сердце своего мистического ордена. Завидя их, безмолвные эсэсовцы в черной форме, открывали массивные деревянные двери, инкрустированные старинной германской резьбой, пропуская во внутренние помещения замка. Лебедев, окунувшись в атмосферу готических сводов, в профиле которых, как ветви древнего ясеня Игдрасиль, свисали с потолков тяжелые люстры, сверкающие медным и хрустальным сиянием, шел словно во сне и боролся внутри себя с тем «благоговейным» трепетом, который накатил на него еще при входе.
«Лебедев возьми себя в руки… Один… Два… Три…», — твердил он самому себе, идя мимо портретов и артефактов избранной арийской мифологии.
Они прошли по полу, блестевшему мозаиками с рунами и солнцами, особенно бросилась ему в глаза символика «Чёрного солнца», оккультный знак апокалиптической власти.
Лебедев, в своей «прошлой жизни 21 века» был уже в этом замке, когда посещал Германию находясь в командировке, но тогда это место не произвело на него такого подавляющего волю впечатления.