Русский агент Аненербе

Сделал несколько глубоких вдохов, готовясь к шоку от холода, а затем погрузился в воду.

Невыносимая боль ударила по каждому нерву, каждая клетка тела кричала от агонии, лёгкие сжались, отказываясь работать. Но сквозь эту боль я продолжал погружаться, направляясь к мерцающему свету на дне.

Время растянулось. Боль отступила, сменившись странным онемением. Я чувствовал, как сознание ускользает, но упорно продолжал двигаться вниз.

«Отпустить себя», — подумал я, и в этот момент моя рука коснулась камня.

Чинтамани.

Прикосновение к священному камню было подобно удару электрического тока. Тепло немедленно разлилось по всему телу, прогоняя холод и возвращая ясность сознания. Я крепко сжал камень — гладкий, идеально круглый, размером с небольшое яблоко — и начал подниматься к поверхности.

Когда моя голова показалась над водой, я судорожно вдохнул, ожидая снова почувствовать арктический холод, но вместо этого всё моё тело наполнилось теплом, исходящим от камня в руке.

Я выбрался обратно на лёд и впервые смог рассмотреть Чинтамани при дневном свете — камень бирюзового цвета с золотистыми прожилками, которые, казалось, двигались внутри него, как живые. Он не был ни тяжёлым, ни лёгким — его вес ощущался именно таким, каким и должен быть.

Невероятно. Я чувствовал, как тепло камня проникает всё глубже, достигая всех уголков не только тела, но и разума, пробуждая странное спокойствие и уверенность.

Я оделся, не выпуская камень из руки, и только потом осознал, что одежда совершенно сухая, хотя только что вынырнул из воды. Более того — моё тело было абсолютно сухим, словно я никогда не погружался в ледяное озеро.

Снежный барс снова появился на краю озера. Это прекраснейшее создание смотрело на меня с тем же невозмутимым выражением, но теперь мне казалось, что я вижу в этих глазах одобрение.

— Благодарю, — сказал я своему проводнику.

Барс впервые подошёл ко мне и ткнулся влажным носом в руку, потом отвернулся и пошёл прочь от озера. Но на этот раз я знал, что мне не нужно следовать за ним. Моё путешествие с этим таинственным проводником завершилось.

Я посмотрел на камень в руке, ощущая его тепло и странную пульсацию, словно у него было собственное сердцебиение. Чинтамани — исполнитель желаний, источник бесконечной мудрости и силы. Теперь этот артефакт был в моих руках, и от того, как я распоряжусь этой силой, зависит не только моё собственное будущее, но, возможно, и судьба всего человечества.

Переложив камень во внутренний карман куртки, прямо напротив сердца, я чувствовал его присутствие — тёплую, живую пульсацию, гармонирующую с моим собственным сердцебиением.

Бросив последний взгляд на исчезающую фигуру снежного барса, я начал свой путь назад — уже не искателем, а хранителем одной из величайших тайн мира.

Когда я вышел из-за огромного валуна, то увидел бегущего мне навстречу Эрнста.

Он схватил меня за плечи и начал трясти:

— Франц! Чёрт возьми, где ты был? Мы ищем тебя уже две недели! Эти проклятые аборигены ничего не говорят, кроме своей ахинеи… Что ты где-то в другом мире! Я облазил всё здесь вокруг, и ты вдруг выходишь из-за этого камня, мимо которого проходил уже сотню раз.

Мне казалось, что путешествовал всего два или три дня, но оказалось — две недели. Я был сильно истощён и смертельно устал. Оставался только один нерешённый вопрос — о каком договоре говорил мне Оракул?

* * *

— Подъезжаем, гауптштурмфюрер, — сказал Густав.

«Мда-а, это сколько же нужно принять диэтиламида d-лизергиновой кислоты, чтобы впасть в такой трип?», — подумал Лебедев, закрывая дневник, — «Хотя, с другой стороны, ты, Лебедев, угораешь над человеком, в чьё тело попал… Из будущего… Это ли не галлюциногенный трип?»

Глава 11

Показались первые очертания серо-красных бараков и высоких сторожевых вышек Заксенхаузена. Константин Лебедев приблизился к печально знаменитому лагерю, узниками которого были и Яков Джугашвили — несчастный сын Сталина, трагически погибший, бросившись на колючую проволоку под высоким напряжением, — и лидеры украинских националистов. Здесь же оказался Курт Шушниг, бывший канцлер Австрии, не сумевший «договориться» с Гитлером. Героический советский летчик-истребитель Михаил Девятаев дважды был узником этого лагеря: в первый раз — когда его привезли сюда немцы как смертника, а во второй — когда фашистский лагерь смерти превратился в спецлагерь НКВД №7.

Огромный треугольник страха и ужаса, окруженный двойным кольцом колючей проволоки под напряжением. Его форма, вытянутая, словно остриё копья, была направлена в самое сердце человечности. Воздух здесь был пропитан жуткой смесью запахов: угольной гари, миазмов экскрементов, присыпанных хлорной известью, тления трупов и тошнотворного дыма из труб крематория. А между ними витали почти осязаемые флюиды страха, смерти и отчаяния, обретавшие материальную плотность. Лебедеву показалось, что даже птицы облетают это место стороной, а само время застыло в бесконечном кошмаре. Заксенхаузен стал нерушимым символом того, как далеко может зайти человеческая жестокость, когда ей дают волю. Он был воплощением безжалостной системы, построенной на отрицании элементарных человеческих достоинств, на превращении людей в бесправных животных, чьё единственное право — умереть в муках.

Машина миновала массивные сторожевые вышки из красного кирпича, стоявшие по углам и вдоль стен. На них чернели пулемётные гнёзда и прожекторы, готовые вспороть ночную тьму лучами мощных ламп и изрешетить тела беглецов длинными очередями.

У главных ворот с циничной надписью «Arbeit macht frei» — «Труд освобождает» — их остановил патруль в чёрной форме СС. Несмотря на безупречные документы сотрудника «Аненербе» и пропуск с печатью СС, проверка затянулась: сверка фотографии, досмотр машины, верификация печатей и звонок коменданту. Пока шло согласование, Лебедев заметил молодого охранника, который, засучив рукава, увлечённо чинил детскую коляску возле караульного помещения. Тот, попыхивая сигаретой и напевая какую-то весёлую мелодию, насаживал колесо на смазанную ось. Покрутив его пару раз, он перевернул коляску и с какой-то странной нежностью покатал её вперёд-назад.

— Fabelhaft. Wunderschon!

«А потом этот убийца и садист вернётся домой и, переполненный любви, будет качать своего ребёнка», — подумал Лебедев, глядя на эту почти библейскую сцену, от которой становилось жутко.

Он вспомнил, что все нацистские преступники — от Гиммлера и Геббельса до чудовища Гесса, коменданта Освенцима, — были образцовыми, заботливыми отцами.

Наконец тяжёлые ворота открылись, словно огромная пасть чудовища, и проглотили машину, впустив её в мрачную утробу лагеря. В ушах Константина зазвучал странный гул — смесь лая собак, натренированных рвать плоть беззащитных людей, гудения крематорных печей, рёва грузовиков, глухого перестука тысяч обречённых ног и злобных окриков надзирателей.

В центре лагеря стояло административное здание с комендатурой и казармами охраны. Рядом — зловонные кухня и прачечная. Напротив — мастерские и хозяйственные постройки. В дальнем углу возвышалось мрачное здание крематория с высокой кирпичной трубой, из которой валил дым. Сначала он поднимался вверх, застывая неподвижным облаком, а затем оседал чёрно-серым пеплом, пахнущим горелым жиром.

Но главным элементом этого ада на земле был плац для построений, вымощенный серым камнем. Каждый булыжник здесь был омыт слезами, потом и кровью узников. Сколько их погибло, укладывая эти камни? Сколько умерло от непосильного труда, голода, болезней, сколько было забито прикладами или растерзано собаками?