Русский флаг

– Глупости!
– поспешно ответил Александр.
– Не зови ее, это неприлично.

Безразличные, резонерские слова брата подзадоривали Дмитрия.

– Ма-арья Николаевна!
– окликнул он и, спрыгнув на плотно утрамбованную вокруг флигеля землю, пошел к Маше.

Маша остановилась на дороге.

– Я поступил дурно, не сердитесь на меня, - сказал он ей.
– Я не хотел причинить вам боль.

Маша сердилась. Это было заметно по упрямому наклону головы, по тому, как она принужденно, нехотя протянула Дмитрию руку. Но он завладел рукой и крепко стиснул ее, ожидая ответного пожатия.

– Поймите, Машенька, и меня. Я растерялся. Ведь не каждый день приходится меняться выстрелами с целой неприятельской эскадрой.

Маша попыталась отнять руку.

– Не отпущу, - упорствовал Дмитрий.
– Клянусь, не отпущу до самого полного прощения!

– Я прочитала вашу записку, - проговорила Маша таким тоном, словно навсегда отказывала Дмитрию в прощении.

– Записка - ничего! Пустяки!
– сказал Дмитрий примирительно. Послушайте, как бьется мое сердце.
– Он бесцеремонно потянул ее руку к груди.
– Прощение или смерть?

– Зачем вы прогнали меня?

– Ах, если бы я знал, что на батарею пожаловала Марья Николаевна Лыткина!
– продолжал Дмитрий весело.
– Я-то ведь думал, что это явилась Машенька, маленькая Машенька, которой нельзя быть там, где смерть и кровь.

Маша закусила пухлую губу, помолчала немного и, глубоко вздохнув, сказала с улыбкой:

– Бог с вами... Только я вам когда-нибудь отомщу...

– Согласен! А сегодня окажите нам честь, посидите с нами. Там Пастухов, Александр. Сегодня у нас особый день - словно праздник какой. Хочется открыть объятия миру, жизни, понимать каждый, самый ничтожный ее шорох.

– Мне надо идти.

– В такой час? И одной?

– Я привыкла. Мне нужно повидать господина Зарудного.

– Можно с вами?

Сегодня Дмитрий был решительно неспособен соблюдать такт и приличие. Потянуло к Зарудному - и делу конец.

– Анатолий Иванович гостеприимный хозяин, - сдержанно сказала Маша и добавила со странной поспешностью: - А я буду рада попутчику.

– И не одному! Пастухов!
– закричал Дмитрий.
– Бери гитару - и за мной! Саша!

Александр не отвечал. Зазвенела многими голосами гитара - это Пастухов выпрыгнул из окна.

– Саша!
– повторил Дмитрий.

Молчание.

– Ну и пусть его!

По пути они нагнали странную процессию, которая унылостью и безмолвием напоминало похоронную. Тихо скрипел нагруженный возок. За ним шли трое - один очень высокий, несмотря на то, что он наклонялся, точно отыскивая что-то, полная женщина в темном, с желтым гарусным бурнусом на плечах и мужчина в шерстяном пледе, с вязаным шарфом вокруг шеи. Они двигались медленно в сторону Култушного озера. Это были почтмейстер, Трумберг и верная Августина. Напуганный обстрелом, убийством Андронникова и арестом Чэзза, Диодор Хрисанфович поспешно подготовился к эвакуации и, получив согласие Завойко, отбывал в Старый Острог.

Дом Зарудного трудно было узнать. Он стоял на северной окраине Петропавловска, на пути к Култушному озеру, и напоминал теперь военный бивуак. Неподалеку расположилась партия стрелков, охраняющая северные подступы к городу.

Несмотря на поздний час, двери дома не закрывались. Сюда приходили узнать новости, утолить жажду, набить трубку крепким черкасским табаком, запах которого пропитал комнату титулярного советника.

Хозяйка, вдова офицера Облизина, претолстая, румяная коротышка, сновала по дому, подметая пол длинными юбками. Добрая, вопреки воинственному и свирепому выражению лица, она и в отсутствие Зарудного охотно принимала гостей, поила их водой из помятой медной кружки и была неистощима в изобретении проклятий на голову англичан. По мнению Облизиной, офицеры - единственно стоящие люди; Зарудного она уважала именно за то, что он мало походил на чиновника, был заядлым охотником и украшал стены своей комнаты оружием, звериными шкурами, чучелами птиц.

Облизина просияла, завидев Максутова и Пастухова.

– Заходите, милости прошу, заходите!
– зачастила она низким, рокочущим контральто.
– Анатолий Иванович отлучился, скоро вернется. Прошу сюда, в его комнату!
– она пропустила Машу и офицеров в комнату Зарудного.
– Ах, я так устала от чиновников! Бедный Анатолий Иванович! Уж как он мается с ними... Садитесь, барышня, сюда, на кушетку, господа офицеры на стульях посидят. У нас просто, без церемониев. Живем как бог велел... Верно говорят, английский адмирал застрелился?

– Верно, хозяюшка, - ответил Дмитрий.

– Вишь ты! Испугался, значит? Ну и пес с ним! Гореть ему в геенне огненной без сроку, без времени...

Облизина только что набрала полную грудь воздуха и приготовилась к длиннейшей тираде, как в комнату вошел Зарудный и, поклонившись гостям, сказал:

– Ручаюсь, что Евдокия Саввишна, наш домашний Цицерон, мечет громы на головы несчастных англичан!

– Угадали, Анатолий Иванович!
– воодушевилась Облизина.
– Кого же и ругать, как не их, изменников, еретиков...

– Вы бы нам чайку, Евдокия Саввишна, а? Покрепче, - мягко остановил ее Зарудный.

– Извольте, - согласилась хозяйка, нисколько не обидясь.

Она вышла из комнаты, но долго еще за дверью раздавался гневный рокот ее мужественного контральто.

– Не ждали?
– весело спросила Маша, когда затворилась дверь за Облизиной.

– Признаться, не ждал, - подтвердил Зарудный, не зная, чему приписать их визит.
– Наша партия здесь рядом. Ходим всё, толчемся, ждем чего-то. Дождемся ли?

– Непременно дождетесь!
– уверил его Дмитрий.

– Рад видеть вас, господа!
– Зарудный обратился к Дмитрию: - Наслышан я о ваших подвигах и даже искал вас в порту, но не нашел.

– Дмитрий Петрович - истинный герой...
– Маша выдержала паузу, - с женщинами воевать.

Маша чувствовала себя хорошо и просто в обществе этих людей. Она шла к Зарудному, чтобы в беседе с ним, единственно близким ей человеком в Петропавловске, укрепиться в каких-то уже принятых ею решениях. Станет ли она рассказывать ему о них? Этого Маша еще и сама не знала.

Сегодня Зарудный показался ей красивым - сильный и мужественный, с постоянно меняющимся выражением лица при неровном свете чадящей лампы.

– Я хотела штурмом овладеть батареей, которой командовал господин Максутов, но была с позором изгнана, к вящей славе отважного лейтенанта. В этом и состоит главный подвиг Дмитрия Петровича. Все прочее сделали его артиллеристы.

– Страшная месть!
– сказал Максутов.
– Но я прощен?

– Нет, нет!

За чаем Зарудный рассказывал о людях, с которыми в последние дни пришлось жить бок о бок, о местных достопримечательностях.