Ряд волшебных изменений милого лица

А проще - Стасик был доволен собой...

Синяк на скуле виднелся, но не очень. Юный ковбой вмазал Стасику снизу, и, если не задирать голову, синяка можно и не заметить. Кошка и не заметила, бросилась Стасику на шею, обцеловала, будто и не было позавчерашней размолвки, не было непонятной холодности Стасика - для нее, для Кошки, непонятной, - в ответ на ее вполне объяснимые претензии. Для нее, для Кошки, объяснимые.

Совершив целовальный обряд, Кошка уселась в Ленкино рабочее кресло у письменного стола, положила ногу на ногу - зрелище не для слабонервных! закурила ментоловую сигаретку и спросила:

– Так почему ты без машины? Что стряслось?

Стасик рассказал. Ни одной подробности не упустил. Особенно напирал на выпадение сознания и наступившие затем необратимые изменения в психике. Это Стасик сам для Кошки диагноз поставил - про необратимые, никто ему, как вы знаете, сие не утверждал. Но раз все кругом, как заведенные, твердят: сошел с ума, спятил, сбрендил, с катушек слез, то любой на месте Стасика сделал бы единственный вывод и поделился бы им с близкой подружкой.

– Я абсолютно нормален, - заявил Стасик. Так, впрочем, считают все сумасшедшие.
– А вокруг сомневаются. Жена сомневается. Ленка сомневается. Мананка сомневается.

– Кто такая Мананка?
– подозрительно спросила ревнивая Кошка.

Жену она терпела постольку-поскольку, к Ленке относилась в общем-то с симпатией, но еще какие-то конкуренты - это уж чересчур!

– Режиссерша на телевидении, - объяснил Стасик.

– Что у тебя с ней?

– У меня с ней телепередача.
– Стасик, когда надо, умел проявлять воловье терпение.
– То есть, похоже, _была_ телепередача. Теперь Мананка меня попрет.

– За что?

– За правду...

И Стасик выдал на-гора еще один рассказ, суть коего мы уже знаем.

– Бе-едный, - протянула Кошка, аккуратно загасила в керамической пепельнице белый, в розовой помаде, сигаретный фильтр, протянула Стасику две длинные загорелые руки, на тонких запястьях легко звякнули один о другой золотые браслеты.
– Иди сюда...

Кто устоял бы в подобной ситуации, скажите честно? Кто?! Только исполины духа, могучие укротители плоти, хранители извечных моральных устоев.

Стасик не был ни тем, ни другим, ни третьим, но устоял.

– Минуточку, - сказал он Кошке и сделал ладонью расхожий знак "стоп": поднял ладонь, отгородившись от Кошкиных притязаний.
– Нам надо расставить кое-какие точки над кое-какими "i".

– Зачем?
– торопливо спросила Кошка, уронив прекрасные руки на еще более прекрасные колени. Ей не хотелось ставить точки, ей хотелось иного, да еще она а-атлично помнила, чем закончился позавчера подобный "синтаксический" процесс.

– Не я начал, птица моя скандальная. Мы расстались с тобой, не договорив или, как сказал поэт, "не долюбив, не докурив последней папиросы".
– Если Стасик на минуточку становился пошляком, то, значит, он замыслил что-то серьезное и ему требовались какие-то отвлеченные фразы, чтобы не задумываться, чтобы сосредоточиться на главном: - Ты искала ясности, я верно понял?

– Стасик, прекрати нудить... Ну что ты нудишь и нудишь?

– А чего ты прошлый раз нудила?.. Нет, птица, понудим еще немножко. Понудим на тему нашей нетленной любви. Скажи: ты меня любишь?

– Очень, - быстро сказала Кошка. Вероятно, Кошка не слишком врала: она любила Стасика _по-своему_. А что Кошка вкладывала в понятие "любовь", никто объяснить не смог бы, даже она сама. Абстрактным оно для нее было, понятие это вечное и земное. Как бесконечность, например. Все мы знаем, что Вселенная - бесконечна. Знаем точно, верим Эйнштейну на слово, а представить себе бесконечность - плоскую лежачую восьмерочку в Эвклидовом трехмерном пространстве - тут нашего здравого смысла не хватает. Только и остается - верить...

Кошка верила в любовь, как в бесконечность: привычно и не задумываясь над глубоким смыслом темного понятия.

– Умница, - одобрил Стасик.
– И я тебя тоже люблю.

Говоря эту фразу, Стасик малость хитрил. Он имел в виду любовь плотскую - раз, любовь к прекрасному - два, любовь к привычке - три, а все вместе, будучи сложенным, вполне укладывалось в классическое признание Стасика. Дешево и сердито.

– Так в чем же дело?
– опасливо спросила Кошка. Она боялась Стасика, как мадам Грицацуева - бессмертного героя бессмертного романа. Когда Стасик начинал _говорить_, ни к чему хорошему это не приводило. Кошка сие поняла на собственном опыте. Пусть небольшом, но все же...

– Дело в следующем, - жестко начал Стасик.
– Выслушай меня и запомни. Захочешь - сделай выводы. Сегодняшний сеанс выяснения отношений последний, больше мы ничего выяснять не станем. Просто будем жить, будем встречаться, будем любить друг друга - кто как умеет, - но ничего требовать друг от друга не стоит. Не получится. Я обещал уехать с тобой в Пицунду - не получится. Я обещал встречаться с тобой как минимум через день - не получится. Я обещал выводить тебя "в свет" - не получится... Пойми, я люблю тебя, прости за термин, избирательно: только здесь, у Ленки. За пределами ее квартиры, за дверью моей машины, которой, к слову, у меня теперь нет, ты исчезаешь. Пусть не из памяти, но из жизни. Там я люблю работу, жену, дочь, своих немногочисленных друзей. Там тебя нет. Ты здесь. И все... Ты хотела ясности - яснее некуда. Не обижайся на прямоту, мне надоело врать.

– Стасик!
– Кошка прижала к матово просвечивающим щекам тонкие пальцы в фамильных бриллиантах и изумрудах.
– Что такое ты говоришь, Стасик?

– То, что думаю.

– Ты сошел с ума!

– Наконец-то, - довольно сказал Стасик.
– А я все жду и жду: когда же ты заметишь? Устал даже...

– От чего устал?

– Не от чего, а почему. Ждать устал.

– Кого ждать? Стасик знал по-бабски точную и расчетливую манеру Кошки нелепыми, не к месту, вопросами увести собеседника от опасной темы, заставить его разозлиться на _другое_, забыть о главном. Не на того напала!

– Ты мне зубы не заговаривай, птица. Ты мне ответь: поняла меня или еще разок болтануть? Я терпеливый, я могу и еще...

– Не надо, - быстро сказала Кошка.
– Я все поняла.

– А коли так, прекрасно!

Стасик, как давеча Кошка, протянул к ней руки, пальцами пошевелил, подманивая, но Кошка резко поднялась, перебросила через плечо крохотную, плетенную из соломки сумочку на бессмысленном длинном ремешке.

– Ничего не прекрасно, - зло сказала она.
– Ты, видимо, сам не понимаешь, что оскорбил меня, оскорбил глубоко и больно, до глубины души!

– Ах, ах, - подбросил дровишек в огонь Стасик. И огонь вспыхнул пожаром.

– Дурак!
– крикнула Кошка.
– Кретин! Ты еще пожалеешь! Не провожай меня!
– И бросилась к двери. Там притормозила, добавила: - Я тебе не девка уличная!

И ушла. Так дверью саданула, что штукатурка об пол шмякнулась. Здоровый кусок, Ленка вычтет за ремонт.

– А с другой стороны, на чем бы я ее проводил?
– задумчиво спросил себя Стасик, подходя к окну.

По улице внизу бежала Кошка, размахивая рукой проезжающему частнику-"волгарю", калымщику и хапуге. "Волгарь" притормозил и увез Кошку, чтобы заработать не учтенный финорганами рубль.