Рядовой свидетель эпохи.

В споре начали участвовать и сержанты и офицеры — командиры танков. Дело дошло до комбата. Тот отдал такое распоряжение: танк отвести в сторону, в танке быть только стреляющему, вывинтить из фугасно-осколочного снаряда взрыватель и произвести выстрел в сторону противника. Да не забыть посмотреть, нормальный ли будет откат орудийного ствола.

У ствола пушки со стороны заряжающего имелся специальный шпенек, он входил в прорезь рейки индикатора отката, которая была приварена к люльке пушки, и при откате ствол отодвигал ползунок на величину отката ствола. Одной из строгих обязанностей заряжающего было следить за откатом ствола пушки и громко докладывать и командиру орудия и командиру танка о том, что «откат нормальный» или «откат увеличенный», если таковой обнаруживался.

У меня за всё время боев и вообще за время стрельбы из пушки откат был в норме и я всегда докладывал — «откат нормальный». Как только танк отъехал в сторону, все находящиеся и на земле, и высунувшиеся из люков, устремили пристальные взгляды на ствол пушки, потому как многие уже заключили пари в споре — разорвет или не разорвет ствол. Я в тот момент стоял на башне танка, вяло отбивая чечетку. Раздался выстрел... и три огромных куска ствола пролетели над танками, едва не посшибав стоящих на башнях, они посыпались с башен, как горох. Все замерли, переживая за стрелявшего: жив ли? В это время люк башни приподнимается, оттуда высовывается человек и громко докладывает: «откат нормальный!» Весь народ дружно грохнул смехом, многократно повторившимся. После напряженной недели торчания (и днем и ночью) в танках, на холоде (было начало февраля) невдалеке от противника, с открытым правым флангом, это был первый от души смех расслабления, который, я думаю, услышали и немцы.

И еще раз пришлось мне близко иметь дело с танком, у которого была разорвана пушка. Буквально на третий день после того, как мы снова погорели в танке на окраине немецкого местечка Ляук, меня с кем- то, находившимся со мной рядом у штаба танкового батальона, срочно посадили в подъехавший танк с разорванной букетом пушкой. Задание: самым срочным образом лететь к такому-то месту. Там остатки нашего батальона ведут очень тяжелый бой и надо поддержать атакующие танки хотя бы пулеметным огнем, увеличив на одну единицу количество атакующих танков, в качестве давления на психику врага. Все остальное в танке было исправным. Спешим туда, куда нам указали по крупномасштабной карте. Кругом снует народ, автомашины, и не чувствуется, что совсем рядом где-то идет тяжелый бой. Смеются над нашим танком — уродом. Но в бою на нем нам так и не пришлось побывать. Немцы начали отступать, преследовать их без разведки наши не стали.

Со своими воспоминаниями об острых ситуациях я зашел, кажется, опять слишком далеко. Хотел рассказать лишь об эпизоде под Фалькенбургом, а воспоминания к случаю все лезут и лезут в голову, никуда от них не денешься, да в них немало и тех деталей, без которых армейская повседневность будет неполной.

Иногда с поверкой к нам заглядывал сам командующий нашей ме- хармией генерал армии П.И. Батов, временами — и сам маршал К.К. Рокоссовский. Тогда, как правило, объявлялась тревога со снятием боевых машин с консервации. На это отводился срок что-то чуть больше часа. Наш экипаж, помнится, успевал подготовить танк к выезду за 45 минут. Основная сложность была в том, что надо было принести из аккумуляторной станции 4 своих аккумулятора и залить в двигатель ведрами 90 литров слитого и находящегося в водомаслогрейке моторного масла. Каждый танковый аккумулятор весил около 60 кг., а расстояние до аккумуляторной — метров 120, столько же и до водомаслогрейки. Тут важно было то, чтобы каждый член экипажа четко знал, что и в какой последовательности он должен делать по тревоге. Обычно каждый аккумулятор несли вдвоем, то есть 4 человека из экипажа могли одновременно принести лишь 2 аккумулятора, а надо было еще залить 90 литров масла. Так что этот прием не был оптимальным. В нашем экипаже снятием танка с консервации командовал всегда Николай Казанцев. Большего опыта ни у кого не могло быть. Он начал службу в танковых войсках еще до войны в Забайкальском военном округе, и к тому времени, о котором я веду речь, у него был огромный, по любым меркам, стаж непрерывной службы в танковых войсках и огромный боевой опыт: за время войны он горел в танках 9 раз.

К слову, именно от него я услышал о том, что в мае 1941 года их танковый батальон был переброшен из Забайкалья в самом срочном темпе на западную границу, замаскировав танки под комбайны. Услышал о таком впервые. До того момента я, как почти и весь советский народ, абсолютно верил в то, что немцы напали на нас совершенно внезапно. С того момента я и стал искать самостоятельно истину о 1941 годе и о войне вообще.

Так вот, по тревоге мы действовали так. В первую очередь несли двое два аккумулятора, один бежал с ведром за маслом, четвертый снимал моторную перегородку, чтобы освободить место для постановки аккумуляторов. Приняв первую пару аккумуляторов и поставив их на место, он оставался их соединять. Соединение аккумуляторов было довольно сложное, параллельно-последовательное, запутаться было легко, требовалось время, чтобы многократно проверить и правильность соединения проводов и надежность затягивания клемм. В это время ведро теплого масла было уже залито, два других аккумулятора прибыли и поданы их установщику, освободившиеся двое скатывали брезент, четвертый опять бежал за маслом. Через две минуты танк можно было уже заводить и на малых оборотах доливать остальное масло. К сожалению, тревоги на этом, как правило, и заканчивались. Выезды на боевых машинах на полигоны, на стрельбы, когда экипаж чувствует себя на своем месте, стали в то время редкими. На весь год выделялось на вождение боевых машин всего 30 часов.

А остальное служебное время — внутренние наряды, караулы через день. Если не найти себе более интересное занятие — скука неимоверная. Не случайно во многих воинских частях при такой службе поиски развлечений часто заканчивались каким-нибудь ЧП. Приказы о суровых наказах провинившихся все чаще и чаще зачитывались на вечерних поверках. Офицерскому составу вскоре разрешили выписывать к месту службы своих жен, и они занялись подготовкой к этому своих временных жилищ. Мы своим экипажем избежали скуки и убереглись от ЧП тем, что приспособились к охоте в безлюдных тогда лесах на диких коз, кабанов и оленей.

Еще в декабре 1944 года, когда бригада перед зимним наступлением в Восточной Пруссии была переброшена в леса за Белостоком, я приспособился охотиться на коз с автоматом ППШ. Здесь же, в лесоозерном крае под Штеттином, возможности для охоты многократно увеличились. Оружие, патроны, гранаты валялись несобранные или плохо собранные. Немецкие винтовки и патроны к ним мы подсобрали и припрятали на «черный» день, сознавая, что рано или поздно со своим оружием охоту придется прекратить. Повесили несколько немецких винтовок в лесу, стволами вниз, запаслись патронами, припрятали гранаты, запалы к ним, фауст-патроны.

На охоту выбирались также часто, как ходили в караулы. Начальники караулов, все — свои ребята, все знали, на какие посты нас ставить и разрешали самим договариваться с сослуживцами о сменах пребывания на посту. Выбирали обычно четырехчасовую смену вечером и такую же рано утром. И после неё — сразу в лес. К вечеру несем дикую козу, чистим оружие, сдаем его и все в ажуре, все довольны. Иногда, когда не были связаны караульной службой, ночевали в лесу у костра. Иногда вместе с офицерами уходили на ночь караулить кабанов у картофельных полей, засаженных еще в конце весны, видимо, нашими хозяйственниками.

Опыта охоты на кабанов тогда ни у кого из нас не было. На Ярославщине, где прошло почти все мое детство и юность до войны, кабаны не водились совсем, поэтому коллективные наши выходы за кабанами здесь, в Германии, были, как правило, безрезультатными. Не знали, что кабанов надо караулить тогда, когда они перед сумерками выходят на поля, голодные и не очень осторожные. Хороший опыт кабаньей охоты я приобрел много — много лет спустя в конце 1960-х, в 1970-х годах, когда кабаны расплодились в наших лесах. Зато тогда под Штеттином более удачной была охота не только на диких коз, но и на оленей. За кабанами бегать, хотя и впустую, но очень увлекательно и полезно для выработки выносливости.

Однажды целый день пробегал за кабанами, за большим .стадом на сравнительно маленьком болоте, заросшем кустарником на краю большого леса недалеко от картофельного поля. Пробираешься тихо по кабаньей тропе, совсем тихо, начинаешь думать — все, кабаны ушли далеко, но вдруг совсем рядом трещит кустарник, самих кабанов не видно, но болото ходит ходуном две, три минуты, и снова тишина. Пытаешься зайти к ним с другой стороны под прикрытием кустарника, подпускают близко, срываются за кустами и перебегают на прежнее место. И так — целый день. Голодный, взмокший, усталый, но довольный.

Не менее интересны были и случайные встречи с кабанами. Запомнилась особенно одна. Поднимаюсь из оврага в хорошо знакомом уже месте по холмистому лесу, и вдруг навстречу несется огромное стадо кабанов самого разного возраста. И большие, и средние, и совсем маленькие, полосатые, наверно, больше ста штук. Еле успел отскочить за дерево, все стадо пронеслось мимо меня и исчезло в овраге. Подбежал вслед к краю оврага и выстрелил вдогонку из карабина не целясь навскидку, мимо конечно. Никогда ни до, ни после этого случая, ни там, в германских лесах, ни в наших, до настоящего времени не приходилось наблюдать такого огромного стада кабанов. Пошел по их следу смотреть, откуда же взялось это кабанье стадо. Оказалось, совсем рядом валялся мертвый обглоданный олень, а вокруг него все было истоптано кабанами.