Рыболовы

— На, возьми. Тебя въ лсу забыли?

— Да, меня. Также вотъ было въ лсу… Господъ было много, водка чудесная… Выпили, закусили. Подчиваютъ вдь тоже… У насъ господа ласковые. Сами пьютъ и егеря угощаютъ. Я и заснулъ. Какъ ужъ тамъ было, не помню, — только слышу, что надо мной кто-то фыркаетъ и дышетъ. Открылъ глаза — медвдь. Тутъ я и замеръ. И опять не помню, что было. Долго-ли я лежалъ, не помню, но когда пришелъ въ себя, медвдя уже не было. Я ползкомъ, ползкомъ… Прибжалъ домой и день пять била меня лихорадка. Лихорадку бабка-знахарка отговорила, а руки и по сейчасъ трясутся.

— Да былъ-ли это медвдь-то? Можетъ быть теб съ просонокъ показалось, — сказалъ охотникъ.

— Медвдь. Посл мы на него облаву длали. Статскаго генерала Купоросова знаете? Изъ желзнодорожныхъ онъ. Такъ вотъ онъ и убилъ. Тоже отмнный господинъ и завсегда на охоту съ ларцемъ здитъ. Ларецъ такой у него, а тамъ гнздо и бутылки. И какихъ, какихъ только сортовъ тамъ нтъ! Бенедиктину вы, сударь, пивали?

— Ликеръ Бенедиктинъ? Еще бы не пивать!

— Ну, вотъ и я пилъ. Чудесная водка. Дозвольте, сударь, еще стаканчикъ изъ фляжечки. Богъ Троицу любитъ.

— Смотри, не усни опять. Уснешь — и ужъ на сей разъ тигра во сн увидишь, а то такъ леопарда.

— Вы, сударь, все сомнваетесь, что меня медвдь обнюхивалъ? Онъ не только меня обнюхивалъ, но и поцарапалъ лапой. Вонъ на ше царапина. Я ничкомъ лежалъ, а онъ подходитъ — нюхъ, нюхъ… Потомъ видитъ, что я не шевелюсь — лапой меня по ше. Тутъ я свта не взвидлъ и всхъ своихъ чувствъ лишился. Этимъ-то меня Богъ и спасъ. Медвдь подумалъ, что я мертвый, и отошелъ прочь. Вдь онъ такая животная, которая съ мертвымъ человкомъ не занимается. Посмотрлъ, видитъ, что человкъ безъ движеніевъ, и не дышетъ и пошелъ прочь. Это мн изволите стаканчикъ?

— Да ужъ что съ тобой длать — пей. Только ты вотъ что… Ты пей и закусывай. А то у васъ извадка пить и ничего не сть. Ты еще и того бутерброда не сълъ.

— А я его вотъ на этотъ стакашекъ приберегъ. Думаю, баринъ добрый, поднесетъ еще, такъ семъ-ка я…

— Нтъ, ты шь. Пить и не сть нездорово. Да и хмелешь скоро. Вотъ теб еще хлбъ, вотъ теб колбаса.

— Много благодарны, ваша милость. Ваше здоровье! Тьфу!

Мужиченко выпилъ и плюнулъ.

— И что это за водка у господъ! — продолжалъ онъ. Кабы нашъ кабатчикъ такую водку держалъ — рай красный бы былъ. А то у насъ водка…

— Ты шь, шь, не оставляй. Тогда и руки перестанутъ трястись.

— Я съмъ. Мы, сударь, люди-охотники. Привыкли и липовымъ листомъ закусывать. Пожуешь липовый листикъ, а то и березовый — вотъ и закуска. Желаете, ваша милость, я вамъ хорошаго щенка украду? Только ужъ этого щенка нужно держать не здсь, а въ другомъ мст, потому бабунцовскій егерь, какъ взглянетъ, сейчасъ и догадается. Пойдутъ разговоры, а тогда что хорошаго!

— Отъ чьей суки-то? — спросилъ охотникъ.

— Сука три медали иметъ — во какая сука, а отца изъ-за шестидесяти верстъ сюда привозили. Красавецъ песъ и только что не говоритъ. За пять рублей я для вашей милости въ лучшемъ бы вид укралъ. Прикажете-съ?

— Нтъ, не надо. Зачмъ тебя въ грхъ вводить!

— Что за грхъ, помилуйте… Вотъ ежели бы вещію какую, а то щенка!

— Да можетъ быть онъ и рубля не стоитъ?

— Говорю вамъ, сука съ тремя медалями. За отца-то двсти рублей давали, но тамъ не согласились отдать. Песъ умнй меня — во какой. Ну, за три рубля я вамъ украду, ежели пять рублей дорого.

— Нтъ, не надо.

— Очень ужъ мн вамъ услужить-то хочется, потому вы баринъ хорошій, ласковый. Желаете за рубль?

— Да вдь я же сказалъ, что не надо.

— Ну, себ украду. Одно вотъ только — баба у меня не путевая, не воспитаетъ, — проговорилъ мужиченко, видимо хмеля. — Вс ея понятія только одному, чтобы пива выпить, а на это нтъ, чтобы щепка вынянчить. Ахъ, сударь, кабы мн другую бабу, то совсмъ бы я человкомъ сталъ!

— А что? Разв нехороша? — спросилъ охотникъ.

— Баба — король, но, будемъ говорить такъ, гуляющая… Судейскаго генерала Ивана Астафьича знаете? Я ужъ и то ему говорю: «Эхъ, говорю, ваше превосходительство, кабы вы помогли, чтобы мн съ моей бабой разводомъ…» Оттого у меня и хозяйства нтъ черезъ эту самую бабу. Помилуйте: я выпивши — собаки не кормлены. А вдь господа спрашиваютъ, отчего собака худетъ. А ей плевать на собаку… Ей что? Ей только бы самой гулять. Дозвольте, ваша милость, еще папиросочки…

— Ты мн мста-то покажи, гд дичь — вотъ что, — сказалъ охотникъ. — А то сидимъ, сидимъ и никакого толку. Собирай вещи, да пойдемъ.

— Въ моментъ-съ… Сдлайте одолженіе… Мста у насъ есть, мста хорошія, мста первый сортъ.

Мужиченко засуетился. Охотникъ тоже поднялся съ мста, застегиваясь, вшалъ черезъ плечо фляжку и приготовился въ путь. Встрепенувшаяся собака виляла хвостомъ и радостно смотрла ему въ глаза.

Для моціона

I.

— Холодновъ я… Демьянъ Холодновъ… Демьяномъ Васильевымъ Холодновымъ меня звать. Такъ и зовите Холодновымъ, — сказалъ егерь, сухой, жилистый старикъ съ сдыми усами и бакенбардами, но еще очень молодцоватый и напоминающій своей фигурой отставнаго солдата николаевскихъ временъ. — Я, сударь, прирожденный егерь. Я птицу и звря знаю, какъ самого себя, — продолжалъ онъ. — А только нтъ теперь охоты, совсмъ нтъ. Помилуйте, нешто это охота, коли каждый день кто-нибудь да бродитъ все по одному и тому-же мсту съ ружьемъ и собакой!

— Да вдь какъ-же ты хочешь иначе-то, коли насъ арендуетъ земли цлое общество охотниковъ, отвчалъ охотникъ — среднихъ лтъ, въ франтоватомъ костюм, мужчина съ яхташемъ съ иголочки, съ отполированной фляжкой черезъ плечо. — Кто членскія деньги внесъ въ общество, тотъ и бродитъ.

— Врно-съ… А только выходитъ баловство и ничего больше. Для настоящей охоты выводки-то гд заведутся, такъ ихъ охранять надо, пуще глаза беречь, а потомъ и навести на нихъ барина. «Вотъ, молъ, пожалуйте». А тутъ какъ охранишь, коли сегодня одинъ съ собакой прошелъ, завтра другой? А дичь, вдь она слышитъ, что съ собакой прошли, она улетаетъ. Да ежели и охранилъ-бы выводки, будемъ говорить такъ, то не знаешь кого на нихъ навести, не знаешь, кто у тебя настоящій баринъ! Сегодня одинъ пріхалъ и пошелъ бродить, завтра другой — и вс они господа, и всмъ служи. А я привыкъ одному барину служить, одного барина знать — и вотъ тогда я буду ему врный рабъ. Я у господина Расколова тридцать одинъ годъ егеремъ былъ. Господина Расколова изволили знавать? Большой баринъ былъ. Вотъ Ковылино его было… Малинники тоже его. Шестнадцать тысячъ десятинъ въ здшней губерніи имлъ. Крпостные его мы были и я сначала казачкомъ около ихъ милости состоялъ, а потомъ въ егеря попалъ и тридцать одинъ годъ… Любилъ онъ меня, царство ему небесное, и когда намъ воля вышла, то чтобы не отпустить меня, десять рублей мн жалованья положилъ и мсячину. Такъ я мсячину и десять рублей каждое первое число изъ конторы и получалъ, пока они не ослабли. А тутъ ослабли, продали у нихъ все съ аукціона — я и пошелъ бродить по охотничьимъ домамъ. Гд десятерымъ господамъ служишь, гд двадцать пять человкъ господствуютъ, а теперь вотъ пришлось служить, такъ и цлая полсотня господъ.

— Больше… — поправилъ егеря охотникъ. Насъ членовъ больше семидесяти пяти человкъ.

— Ну, вотъ извольте видть, даже больше семидесяти пяти, такъ какъ тутъ услужить столькимъ господамъ! И радъ-бы, да какъ тутъ ухитришься по настоящему услужить! Да и какимъ манеромъ? Выбрать-то даже барина любимаго не можешь, чтобы за настоящаго барина его считать, потому сегодня одинъ пріхалъ, а завтра другой, а потомъ и нтъ ихъ. А ежели который и зачаститъ здить, то только ты его выберешь въ настоящіе барины и пристрастишься къ нему — смотришь, онъ ужъ и пропалъ. И мсяцъ его нтъ, и два нтъ, и три, а то такъ и больше.