Рыцарь умер дважды
Шрифт:
— Вспыльчивые вы ребята! — Мистер Бранденберг хмыкает в усы. — Но вы правы, мне самому следовало лучше знать, куда нас занесет. В каждой избушке свои погремушки, как говорят на моей исторической родине… Так или иначе, — он отступает, царственно простирая руки, — к делу. Я, как вы наверняка поняли, дарю чудеса и готов развернуть их здесь, после того как мы подружимся. Идемте! Вы все увидите.
Кажется, даже больше, чем все.
Мы с капитаном-директором остаемся наедине: Лэр отправляется осматривать трюм, Дотс — верхние палубы. Сопровождают их явившиеся из ниоткуда юноши — судя по ловкости,
— Грустно у вас. Но это поправимо: видели бы, какой уходит публика с наших шоу!
Рассеянно киваю. Мне самому хотелось бы, чтобы настроения в Оровилле прояснились. Я скорблю о мисс Джейн, но скорбь по мертвецу не должна останавливать жизнь. Круг продолжается, тоска — сгусток, мешающий движению крови по жилам. Не потому ли уныние — грех? Но как же он тяжел. Будет неплохо, если цирк примут в городе. Вот только…
— Вы славно воспитаны, молодой человек. Удивительно!
Меня дружески берут под локоть, что я встречаю изумленным взглядом. Мне не нравятся телесные контакты с незнакомыми людьми и определенно непонятна манера прогуливаться, сцепившись: ни у девиц, ни у девицы и мужчины, ни тем более у двух мужчин. Даже мисс Джейн быстро оставила попытки пройтись со мной подобным образом. Но Бранденберг толкует взгляд неверно и торопливо прибавляет:
— Удивительно не при вашем цвете кожи, никак нет, скорее при вашей должности. Шерифы большинства городков, где я гастролировал, — неприятные люди: мужланы да заплывшие крючкотворы. Что на Юге, что на Севере…
Нечего ответить. Я не планирую рассказывать, что обучался манерам, что среди моих друзей — «новая аристократия». Все это дал мне отец, и, едва я произнесу это слово, последует скользкий вопрос. На рассказ о том, кто я, даже краткий, уйдет больше времени, чем имеется в распоряжении. Сухо пробормотав: «Крайне любезно», я перевожу тему.
— Плавучие театры, которым случалось до нас добраться, совсем другие.
— Несомненно, мы уникальны! — с готовностью откликается капитан-директор. — Чего стоит сама «Веселая весталка»! — Он любовно хлопает по широкому борту. — Ее строили по моим эскизам, я спустил на нее все остатки состояния, лопнувшего в войну. Нашел головастого конструктора, может, слышали о нем? Русский аристократ Родмиров, добывал золото, а потом подался в судостроение. Интересные пароходы разных моделей, когда-то работал на Север…
Бранденберг, кажется, собрался обстоятельно поведать о неизвестном русском, считая, что удовлетворяет мое любопытство. Не догадывается, что я довольствовался бы названием компании-строителя и словами «авторский чертеж». Высвободив локоть, я начинаю осматривать бочки, в беспорядке расставленные на пути, и уточняю:
— Мне хотелось бы составить о вас несколько иное представление. С чем вы приехали, сколько вас. Капитан порта сообщил, что проверил ваши документы и получил список пассажиров, с которым я непременно сверюсь, но…
— Но вам нужны сухие факты и личные наблюдения? Без проблем. — Он подмигивает. — Начнем с носа. Идемте смотреть сцену.
Пока мы следуем вдоль борта, Бранденберг вкратце пересказывает программу Она неспроста названа, как значится на афишке, «Мистерией Мистерий». Любопытные номера: «Шоу кошек и пламени», «Адам и Ева», «Будущее на крыле». Диковин немало, а перемежают их традиционные пантомимы, выступление силача и «человека-ядра». Звездой программы заявлен фокусник, Великий. На вопрос о нем капитан-директор снисходительно уточняет:
— Слышали
о братьях Дэвенпорт? [20] Ну, молодчиках, что выкручиваются из запутанных узлов, и сбегают из каменных мешков, и заставляют духов играть на инструментах? Так вот, Великий превосходит их во всем этом и способен на многое другое. Я никогда не знаю, какие трюки он выберет для очередного представления, но поверьте, у вас будет много вопросов, и главный: «Как?!». — Мы уже пришли на округлое пустое пространство, возвышающееся над палубой. — Пообщавшись с ним, сами убедитесь: ярчайшая личность. Талант, джентльмен, герой войны… подобных единицы.20
Айра Эрастас Дэвенпорт и Уильям Генри Дэвенпорт — американские медиумы (или же иллюзионисты), благодаря массовым демонстрационным сеансам получившие сенсационную и скандальную известность в середине 1860-х годов, на волне раннего спиритуализма.
— Единицы? — Я вспрыгиваю на сцену и формально оглядываюсь; если честно, понятия не имею, может ли здесь быть что-то подозрительное. Не внушают доверия разве что «мачты», меж которыми, как я теперь уверен, натягивают канаты, но безопасность здешних акробатов — определенно не мое дело.
— Именно. — Мистер Бранденберг, оставаясь внизу, наблюдает за мной. — И, кстати, Великий очень хотел посетить именно этот городок, прямо рвался…
О своем фаворите капитан-директор опять нацелился говорить много. Не слушая, прохожу по сцене и отодвигаю тяжелую портьеру, — она отделяет закулисье и коридор.
— Там мы готовимся и держим реквизит! — раздается в спину, и, судя по грузному топоту, капитан-директор следует за мной. — Да вы проходите, не стесняйтесь.
Двери помещений открыты. Тихо, отовсюду льется свет. Пахнет воском, духами, тальком и сандалом; запах животных тоже ощущается, но смутно. В одной комнате сверкает предсказательный шар; в другой — от пола до потолка стеклянный террариум, где спят питоны. Третья заставлена инструментами и завалена нотами, там же громоздится пестро раскрашенная пушка. Из четвертой прямо мне под ноги с визгом выбегает белый пудель и мчится прочь.
— Не слишком-то вы доискиваетесь, — слегка пнув собачку для ускорения, комментирует мои передвижения мистер Бранденберг. — Что, не будете переворачивать все вверх дном?
— Опыт показывает, — я не отрываюсь от созерцания гримерной, где вдоль стен висят нескончаемые платья, — что, как правило, нелегальные грузы, как живые, так и не очень, прячут в трюме. Если они есть, мистер Линдон их найдет. У него на подобное нюх.
Капитан-директор походит ближе.
— Хм. Не страшно в свое время было укрывать беглого? У него клеймо прямо на ладони. Или взяли позже? По виду не похоже, что гнул спину на плантации, скорее сбежал юнцом…
Юнцом. Едва попробовав плеть. Так он рассказал в день, когда мы нашли его на досматриваемом корабле и приютили. Так я понял: иногда гордость — не качество, которое ты в себе воспитываешь, а часть тебя, естественная как хребет.
Я разворачиваюсь. Бранденберг дружелюбно улыбается, то ли не видя в вопросах ничего предосудительного, то ли делая вид. Вдруг задумываюсь: как этот человек, чье состояние, по его собственным словам, «лопнуло» в войну, относится к победе Севера? Одергиваю себя. Неважно. Ясно одно: объяснения придется дать, чтобы пресечь все дальнейшие расспросы без дела.