С любовью, Лондон

Разглядывая его снизу, я по инерции продолжила красить пол, пока моё богатое воспалённое воображение рисовало этюды в жанре «ню».

— Это не то, о чем ты подумала, Китти, — словно прочитав мои мысли, произнес Лондон с бессовестной улыбкой, — давай просто оставим их наедине?

На этом неловком моменте в дверь снова позвонили, а в кухню ввалился Курт, от габаритов которого помещение стало резко сужаться.

— Привет, помощь нужна? — спросил он, закатывая рукава чёрной толстовки.

— Ты вовремя, дружище, — ответил Лондон и, наклонившись, ухватил меня под локоть. — У Кейт от краски кружится голова, я отведу ее наверх. Олли сейчас подойдет и покажет тебе твою зону ответственности.

Я отпустила валик, послушно поднялась и покинула кухню вслед за парнем, изображая Умирающего лебедя.

Навстречу нам вышла Олли с двумя коробками пиццы. Ее взгляд метал гром и молнии, обещая расстроить коварные планы двух интриганов и дезертиров. Но реакция у Лондона была, что надо. Не дав сестре и рта раскрыть, он ухватил одну из коробок и сказал:

— Рабство было отменено ещё при Линкольне. И Тринадцатая поправка говорит о том, что ты злоупотребляешь своей властью, Олли. Мы устали и нам нужна пища. Покажи Курту, что к чему, — и не дожидаясь ответа недоумевающей сестры, подтолкнул меня локтем, кивнув в направлении лестницы.

Спору нет, мы слишком быстро закручивали шурупы вокруг этой парочки. Магуайр только вчера расстался с Гитой, но интуиция мне подсказывала, что игра стоит свеч. Рано или поздно, с нашей помощью или без, Курт и Олли разберутся с тем, что между ними происходит. Но сначала Олли разберётся с нами. Об этом мне тоже шептал внутренний голос и взгляд девчонки в стиле «какого… Хоттабыча вы тут оба творите»?..

С любовью, Копенгаген

С того знаменательного дня, как пол в кухне Митчеллов приобрел стопроцентный канареечный оттенок, минуло почти четыре недели. Приближалось католическое Рождество, к которому в семье Чесноковых-Хьюзов готовились без должного фанатизма. Запах зимних каникул уже витал в воздухе, жаль, только погодка подкачала.

Зима в Ньюпорте началась отстойно. Говорят, она тут всегда такая. За весь декабрь температура так и не опустилась ниже нуля, а осадки в виде дождя или мокрого снега, который сразу таял, вызывали у меня невероятную тоску по родине. На Урале-то уже давно был знатный дрыбоган! Снег, мороз градусов пятнадцать и теплые гамашики с начёсом – вот это по-нашему! А эта ньюпортская пародия на конец октября совсем никуда не годилась.

За истекший период много чего произошло. Всего со своей девичьей памятью я могла и не упомнить, но начну с главного: мама была в положении.

В тот день я до самого вечера ходила, как пришибленная, пытаясь переварить новость, которой она с Риком огорошила меня с самого утра. Нет, я, конечно, догадывалась, что в своей спальне они там не только букварь читают, но вот… ребенок?

В течение суток я прошла все стадии борьбы с неизбежным – от отрицания до принятия, и в конечном итоге остановилась на мысли, что ещё один Чесноков(а)-Хьюз нам не помешает. Как бы меня не раздражал Рик еще какие-то два месяца назад, надо было быть дурой, чтобы не понимать, что мужа мама выбрала себе достойного. Плюсов к карме добавляло ему и умение держать язык за зубами. Эх, Маверик – Маверик, живи ты где-нибудь в Челябинске, я б в тебе души не чаяла! Мамой клянусь.

Если уж говорить начистоту, то я была рада за них, да и за себя тоже. Прожив почти восемнадцать лет единственным ребенком, все эти годы я ощущала весьма странное чувство под названием «То ли по бабушке соскучилась, то ли конфетку хочу». Но теперь после новости о беременности мамы, появилось новое ощущение внутренней наполненности и сопричастности к чему-то очень важному.

А ещё ожидание малыша помогало снять строгость и сердитость мамы в отношении меня и того, что творилось между мной и Лондоном.

В этом состояла вторая хорошая новость. Я начала проводить с ним время не только в закоулках школьной библиотеки и на встречах Клуба любителей кино, где в перерыве между кадром с названием фильма и финальными титрами мы целовались на последнем ряду. Магуайр и самые преданные из его бройлеров постоянно подначивали, обещая специально для нас попросить Хочкис включить киношку погорячее, но нам было пофигу. Пусть я все еще и оглядывалась по сторонам в коридорах школы или столовке, где Лондон, не отлипая от меня, демонстрировал свое чувство собственника.

К слову, о столовке. Есть нам теперь приходилось в довольно напряженной обстановке, полной недосказанности и молчаливой грусти. В свите Магуайра после его драки с О’Брайеном произошел настоящий раскол. Часть парней теперь тусовалась в стане Джаспера в то время, как другая – болталась, как известно что в проруби, потому что Курт после Осеннего бала зависал исключительно в компании Лондона. А где Лондон, там была и я, и, следовательно, Олли. Эта мелкая, стоит отдать ей должное, оказалась крепким орешком и по-прежнему держала Магуайра на расстоянии нескольких световых лет, пусть и обедала с ним за одним столом. План Лондона по привлечению друга к малярному делу с треском провалился, а новых мы не строили, пустив ситуацию на самотек. Кроме того, Олли пригрозила нам обоим оторвать что-нибудь жизненно важное, если мы не перестанем совать нос не в свое дело. Признаться, никогда не думала, что быть сводней настолько утомительно и травмоопасно.

Что до моих неприятельниц, эти сестры, как сигнальные буйки, были непотопляемы и только портили нервы своей бездеятельностью в моем отношении. Возможно, им и правда было теперь не до какой-то там Кейт Чесноковой. Гита, забив на общение с Деми, в открытую стала встречаться с ее теперь уже бывшим парнем, а Зита мутила с одним из бройлеров, оставшимся на стороне Курта. И флаг им в руки, и барабан на шею! Лишь бы ко мне никто не лез.

Перейдем к плохим новостям. Женька Марченко сломал ногу, поскользнувшись на ступенях у нашего подъезда в тот самый день, когда Наташка разбудила меня ни свет ни заря. А Тихомирова ещё на него надеялась. Спрашивается, кто кого теперь будет на руках в школу носить?

И ещё о травмах. Прямо сейчас у меня дико ныл заусенец, который я откусила, зачарованно наблюдая за тем, как Лондон делает домашку. Причем мою. Причем уже не в первый раз.

Мы снова торчали в кабинете моего отчима, прикрываясь репетиторством, в которое уже никто не верил. Особенно мама. Особенно после того, как застукала меня сидящей на коленях Лондона в кресле Рика пару недель назад. Но даже после этого, она не запретила парню появляться у нас, поражая чудесными переменами, которые, как утверждает Гугл, мог вызывать только гормональный фон беременной женщины.

— Я перестаю нормально соображать, когда ты так смотришь на меня, Кейт, — произнес парень и, оторвав взгляд от монитора ноутбука, откинулся на спинку кресла.

Подперев голову ладонями, я невинно улыбнулась и сказала:

— Ты тут не выступай, реферат, знаешь ли, сам себя не напишет.

— Это называется эксплуатация труда.

— И что с того? Вполне в духе капитализма, — парировала я.

— Только не говори, что ты знакома с трудами Маркса, — и взгляд Лондона говорил о том, что он недалек от этой мысли.