С любовью, Рома

Вопрос получился глупым. На что этот недоделанный Ромео ехидно изогнул бровь.

— Нет, что с ними делать, я знаю… вернее для чего они, — сбивчиво оправдывалась я. — Но конкретно в нашем случае…

В итоге замолчала, вконец запутавшись в своих эмоциях. К счастью, Рома прервал поток моих бессвязных мыслей:

— Сонь, понял тебя. 

— Это радует.

Мы ещё немного помолчали, после чего Роман Александрович соизволил спросить:

— А чего бы тебе хотелось?

— А почему ты меня об этом спрашиваешь? — тут же надулась я, нервы мои уже были порядком накручены. Моя богатая фантазия вдобавок нарисовала картину, как сейчас в комнату заходит бабушка, а тут наше трио — Рома-презервативы-я. Поэтому не придумала ничего лучше, чем накрыть их подушкой. Мол, раз я их не вижу, то и нет ничего.

Чернов, как и ожидалось, противно хмыкнул, но комментировать мой жест никак не стал, зато ответил на мой вопрос:

— А у кого мне ещё это спрашивать? Про себя-то я как раз всё знаю.

Закусила нижнюю губу, пытаясь понять, а чего я, собственно, хочу-то. Как бы банально это ни звучало, но мне хотелось чувствовать себя любимой. Вот только как в это моё желание вписывался секс?

Должно быть, вид у меня был слишком встревоженный, потому что Рома сказал:

— Никто не заставляет нас воспользоваться ими именно сейчас.

— Ну да, — кивнула я, вроде как с облегчением, но на душе отчего-то сделалось грустно. Стараясь не подавать виду, я старательно разглядывала ковёр под ногами, ощущая на себе пристальный взгляд Чернова.

А потом он неожиданно позвал меня: «Иди сюда».

На коленях у Ромы было тепло и как-то спокойно. Я сидела, прижавшись к его груди, а он гладил меня по волосам. За последние два года они отросли практически до пояса и больше походили на гриву, но ему отчего-то нравилось. 

— Однажды это случится, — шепнул он мне на ухо и поцеловал в скулу. Мы сидели с ним вот так не в первый раз, но именно сегодня я испытывала какой-то особенный трепет. — Как только оба будем к этому готовы.

Я послушно кивнула головой, после чего всё же отважилась спросить:

— Ты так и не сказал, хочешь ли ты этого сам?

Он опять усмехнулся, единственно, вышло странновато.

— Можешь не сомневаться.

И, чуть двинув бедром в сторону, дал мне почувствовать, что причин для сомнений у меня действительно нет. Я заглянула в его бездонные глаза, которые опять казались едва ли не чёрными. Между нами оставалось столько всего недосказанного, но пазл постепенно начинал складываться.

Бояться первого секса было естественно. Особенно вроде как для меня. Для девушек это же прям должен быть ПЕРВЫЙ раз — боль, волнение, неловкость и дальше по списку.

Вот только я всё время забывала, что для Ромы с его сложным отношением к прикосновениям всё было тоже непросто. Обычно ему требовалось время, чтобы привыкнуть для следующего шага. Вот только со мной у него вечно получалось как-то спонтанно. Мы сначала делали, а только потом он уже начинал осознавать, что это для него означает. И для того, чтобы решиться на что-то второй раз, ему требовалось куда больше сил. Так было с прикосновениями, объятиями, поцелуями… И теперь, видимо, это же предстояло пройти ещё и с сексом.

Если у меня при мысли об этом начинали дрожать колени, то что уж было говорить о нём. Впрочем, озвучивать всё это вслух он как раз и не собирался.

Тяжко вздохнув, я прижалась своим лбом к нему. Поцеловал он меня сам. Отрывисто и бережно. Повторять вчерашнее мы пока были не готовы.

— Стас завтра прилетает, — совсем невпопад сообщил Рома.

— Это замечательно, — согласилась я, а сама подумала о том, кто бы мог предположить, что будущее моей личной жизни будет зависеть от того, насколько корректно Станислав Чернов сможет поговорить с младшим братом.

***

Впрочем, я зря наезжала на Рому — у меня самой были весьма смутные представления о том, чего я жду. Мы с ним оба словно зависли где-то между: уже не дети, но ещё не… взрослые. С каждым новым днём наше общение принимало всё более интимный характер, ласки становились смелее, а паузы в разговорах провокационней. Только сейчас до меня вдруг стало доходить, что такое влюблённость. Голова была хмельной от переполнявших меня чувств, а всё моё нутро будто заново прикипало к Чернову.

Первые дни нашего знакомства теперь казались мне такой глупостью. Было забавно вспоминать свои реакции на мажористого новичка: как меня раздражали его модные прикиды, как бесила эта идеальная чёлка, как высокомерные взгляды порождали острое желание огреть его чем-нибудь тяжёлым. Сейчас я не замечала ничего из этого, хотя всё было на месте: и одежда, и чёлка, и взгляды. Но я будто бы научилась проникать куда-то за них, видеть ядро его души со всеми страхами, волнениями, переживаниями. Хотя Рома ни на йоту не облегчал мне задачу, скорее наоборот — он, верный самому себе, зачастую демонстрировал этому миру лишь сарказм и несносный характер, которые многие принимали за чистую монету. Но вот в чём прикол: чем отвратительней он вёл себя, тем с большим восхищением на него смотрели окружающие. Он восхищал окружающих своей неординарностью, острым умом, тонким чувством юмора и стремлением к независимости. Правда, ровным счётом до тех пор, пока его креативное мышление не проходилось по тем же окружающим асфальтоукладчиком.

С ним было непросто. Но в какой-то момент я для себя решила, что его просто нужно любить именно таким: несносным, колючим, вызывающим. Хотя со мной он всё же был другим: более открытым, мягким, по-своему заботливым, но и в случае чего первым, кто попадал под его меткое жало, была я.

— Как ты его терпишь? — однажды в шутку спросил Стас, приехавший на каникулы домой. 

— Любовь зла, — отшутилась, стараясь не смотреть старшему из братьев в глаза.

Терпела ли я его? Здесь важно понимать, что долгие годы Рома был тем, вокруг кого крутилась вся моя жизнь. Бывало по-всякому: грустно, радостно, остро, больно, нежно, счастливо; в одни дни нам было сложно друг с другом, а иногда мне казалось, что наши отношения самая естественная вещь в мире. 

Стокгольмский синдром — в итоге я поставила диагноз сама себе. Мы тогда уже учились в одиннадцатом классе, строили планы на свои жизни и немного волновались перед выходом в большое плаванье, и я вдруг осознала, что не смыслю своей дальнейшей жизни без него, как если бы Рома проник мне под кожу. 

Наши отношения всё больше находились на грани, и мы оба будто были преисполнены волнительно-сладостным томлением. Маргарита Дмитриевна в один прекрасный день даже застукала нас целующимися под лестницей. Не то чтобы мы часто практиковали публичное проявление чувств, но иногда крыло даже нас, особенно после долгих разлук. Классная не придумала ничего лучше, чем отвести нас к Сане, которая, казалось, смутилась больше нашего.

— Ну и что мне с вами делать? — вздохнула Ромина мама, когда дверь за Марго закрылась.

— Понять и простить? — самоуверенно предложил учительский сынок.

— Мне тебя легче прибить, — в сердцах заметила Александра Сергеевна.

— А чёй-то меня, — возмутился Ромка, — вообще-то, мы под лестницей вдвоём были. Знаешь ли, тяжеловато как-то практиковать французский поцелуй с самим собой.

Пришлось его пнуть от души. Я даже про смущение забыла, настолько велика была сила моего возмущения.