С небес на землю

И он вдруг понял, что свободен!..

Упоительно. Совершенно. Навсегда.

Раньше он бывал так свободен в тексте, в словах, которые писал!.. Но те слова принадлежали только ему, ему одному, и он сам их придумывал и ставил в определенном порядке, а сейчас ему не принадлежало ничего, даже собственное тело!..

Его тело принадлежало Мане. И душа. И мысли. И чувства. И все слова, которые он написал когда-то — довольно удачно! — и все слова, которые еще только напишет, все принадлежит ей.

Все изменилось, когда подохла кобра. От начала и до конца мира, только Маня этого еще не знала, и нужно было как-то ей об этом сообщить.

— Маня?

— М-м-м?..

— Маня, я должен тебе сказать…

— Ты ничего никому не должен, — заявила она, оторвавшись на секунду от его тела. — Просто побудь со мной. Вот прямо сейчас. Перестань думать свои мысли. Побудь со мной.

— Откуда ты знаешь, что я… думаю?..

— Ты так далеко! — заявила она и уселась на него верхом. — И мне кажется, что я одна, понимаешь?.. Что я занимаюсь любовью с… литературным персонажем! Ну что?.. Ты вернулся с небес на землю?

Она перегнулась через него — он смотрел с изумлением, — нашарила на тумбочке свои очки и нацепила на нос. Теперь она сидела на нем, голая, растрепанная и в очках. И рассматривала его.

— Ты заигрался, — объявила она, порассматривав его какое-то время через очки. — Ты слишком долго был несчастен, оболган и презираем. Ну что? Хорошо там, в аду?..

Он помолчал, ожидая, когда змеи начнут атаку.

Но больше не было никаких змей.

Господи, они же подохли!.. Маня их истребила своей неуемной любовью. Сожгла. Испепелила.

— Возвращайся, — попросила Маня. — Возвращайся ко мне. Давно пора.

— Тебя не было. Не к кому было возвращаться.

Маня наклонилась вперед, пристроила ему на грудь кулачки, один на другой, а сверху угнездила подбородок. Прямо у него перед носом сверкнули ее очки.

— Как тебя звала бабушка? У тебя же была бабушка?

У него дрогнули губы.

— Была.

— Как она тебя звала? Ну, не Алексом же!..

— Саней, — глупым голосом выговорил он. — А если сердилась, Сашей. Или Сашкой. Зачем тебе?..

— Мне кажется, я знаю тебя всю жизнь.

Он снял с нее очки и осторожно пристроил куда-то себе за голову, в развал подушек. И провел пальцами по ее лицу, по глазам.

— Почему ты со мной? Пожалела?..

— Иди ты в задницу, — предложила она, не открывая глаз, и улыбнулась. — Я не занимаюсь благотворительностью, я тебе уже говорила!

Он притянул к себе ее лицо и поцеловал, кажется, в первый раз за всю эту невозможную ночь по-настоящему — нет, во второй, первый был там, на набережной! — и свобода вдруг ударила ему в голову, и разлилась, и зашумела, и заискрилась там.

И когда в голове осветилось, оказалось, что, пожалуй, все не так уж и страшно, — особенно если не ждать, что змеи, выползшие из тьмы, вот-вот начнут его терзать. Не осталось ни тьмы, ни змей!..

Он не мог от нее оторваться даже на секунду, но ему обязательно нужно было сказать!..

— Маня, — с трудом прошептал он. — Я свободен.

— Я знаю.

— И я не литературный персонаж!..

— Вот это удача.

За локти он подтянул ее повыше, они сцепились взглядами, как давеча на набережной руками — не оторваться, не расцепить.

— Это ты? — спросил он зачем-то, и она поняла и кивнула очень серьезно.

И тут он заспешил так, как будто до конца света осталось восемнадцать секунд.

У него не было времени ни трогать, ни гладить, ни узнавать. Он должен был взять ее себе, присвоить, завладеть — так, чтобы не осталось ни малейших сомнений, что она может принадлежать только ему, ему одному, и всегда принадлежала, и всегда будет!..

Он то ли рычал, то ли стонал, то ли плакал, а конец света приближался стремительно, и никогда в жизни ему ничего так не хотелось, как этого самого апокалипсиса, взрыва, за которым придет… освобождение.

Мир, в котором он жил столько лет, задрожал, стал сотрясаться с каждым ударом сердца все сильнее, и холодные бетонные стены его пошли трещинами, а потом от них стали отваливаться куски, и он понимал только, что там, снаружи, нестерпимый свет, и закрыл глаза, потому что не мог его выносить.

Ему казалось самым важным, чтобы Маня… успевала за ним, не оставляла одного, и она успевала!.. Она раздувала пожар, ее сердце сотрясалось у него в ладони, и кожа была горячей и влажной, и вдвоем они расколошматили весь его прежний мир, разнесли на куски и еще расшвыряли их!..

Теперь кругом был свет, невыносимый, острый, и нужно было немедленно что-то с этим делать, и у них совсем не осталось времени. Взрыв, которым снесло все остатки старого мира, оказался сильнее, чем они оба ожидали, он накрыл их с головой и лишил возможности дышать, и… и…

Свобода.

Вот она, оказывается, какая!.. А он и не знал.

Сдернув наушники, Береговой некоторое время прислушивался, ничего не расслышал, кроме вынимающего душу визга пилы, и напялил их обратно.

Он писал длинный текст — он ненавидел писанину и не понимал, как вообще люди это делают, в смысле пишут! — и слушал «Roxette».

Грохотало сильно. Но все лучше бензопилы!..

Он запустил в волосы пятерню, почесал там как следует, занес руки над клавиатурой, чтобы продолжить, но что-то опять его отвлекло.

Некоторое время он соображал, что именно.

А, мобильный!.. Он периодически заливался светом и даже подпрыгивал от натуги. Видимо, звонили уже давно. «Частный номер» — было написано в окошечке.

Береговой сдернул наушники.

— Да!

— Владимир? — осведомился в трубке знакомый женский голос.

— Я! — бодро отозвался Владимир и опять посмотрел в окошечко.

Что, черт побери, это может значить — «частный номер»?..

— Я Марина Покровская, писательница. Мы с вами знакомы.

— Здрасти.

— Откройте мне.

— Что сделать?!

— Отомкните замок! — очень громко велела Покровская. — Я тут стою уже полчаса, у вас под дверью! Почему вы не открываете? Я знаю: вы дома.