С Петром в пути

Но царь Стефана всячески оборонял и повелел не отвечать Досифею на его наветы.

Спафарий извещал Головина в письме: «Святейший (Досифей) ныне зело гневен на меня за то, будто мы умаляем его честь и бережём рязанского, а его письма небрежём. Я природу его ведаю из молодых лет: запальчивый такой, что и в алтаре никому не спустит. Отпиши к нему, потому что он вашей милости в письме пеняет, что ни малой отповеди от вашей милости не получил... И того ради на всякую статейку учини ему отповедь, и так утолится гнев его...»

Головин по просьбе царя вникал в духовные дела и утолял распри, время от времени возникавшие меж архиереев. И часть забот по академии легла на его плечи. Вместе с Яворским он разработал учебный план, в котором были не только духовные науки, вроде богословия, экзегетики и прочих, но и светские, такие как философия, астрономия, мироздание. По своему ведомству поручил он дипломатам вербовать учёных людей в профессора академии. Посол Москвы в Голландии Андрей Артамонович Матвеев сообщал ему: «Гречанина священника Серафима по вашему письму, дав ему на проезд денег, на вешних кораблях отправлю к Москве, потому что он здесь и в Англии многовременно жив... и довольные книги на греческом языке выдал, также философии и богословии сильное искусство имеет. Греческого, турецкого, латинского, французского и английского языков совершенно сведом. Может такой человек надобный не только для дел турецких впредь, и для свободных наук учения в государстве великого государя всегда употребительным быть...»

Московская славяно-греко-латинская академия ожила. И стали оттуда выходить богословские труды пока что в малом числе. Однако и Яворский, побуждаемый своим президентством, засел за писание обстоятельного труда. Он озаглавил его «Камень веры», а начал с обстоятельного изложения православного вероучения, как бы в ответ на попрёки патриарха Досифея. Далее он предполагал развить идею предопределения всего сущего на земле Божьим промыслом и верховенства духовной власти и почитал протестантизм отступничеством от христианства.

Меж тем на Москве объявился еретик и хулитель государя книгописец Гришка Талицкий. Будучи искусен в резьбе по дереву, изготовил он печатные доски, намереваясь печатать с них обличительные тетрадки. Великого государя объявлял он антихристом, коего приход предсказан был в старых книгах. По учинении розыска изловлен был сам Талицкий и его соумышленники и прикрыватели. Говорилось же ими так: какой он, Пётр Алексеевич, царь, коли сам людей терзает? Царь должен быть милостив и о нуждах народа печься, а он народ на муки обрекает, в дебри непролазные да в топи болотные загоняет. Таковые хулительные речения и писания были подхвачены и распространены.

Пётр призвал Стефана и спросил, слышал ли он о крамольных разговорах меж людьми. Стефан отвечал, что слышал.

— Как намерен ты поступить?

— Ежели пустить по церквам лист с обличением злоумышлителей, то в пастве пойдут толки о том, что нет-де дыма без огня, — отвечал Стефан. — По мне надобно похватать зачинщиков и учинить им суровое наказание.

— Это само собою. А не возьмёшься ли ты сочинить опровергательную книгу, дабы с нею в руках попы усовещали людей в церквах?

— Затеял я, государь милостивый, сочинить пространную книгу во утверждение православия, яко истинной веры и опровержение еретических течений. Озаглавил её «Камень веры». Но полагаю временно отступить от неё ради быстрого написания иной. Я уж и название придумал: «Знамения пришествия антихристова». И в ней мыслю обличить злонамеренное учение Гришки Талицкого. Ибо истинные знамения ему неведомы, а он рассевал ложные.

— Добро. Примись не отлагая — почитаю таковое дело важным, — сказал Пётр, заключая разговор.

Гришка Талицкий был схвачен и пытан. И будучи вздёрнут на дыбу и жжён огнём, повинился в злонамеренных речах и делах. И будто собирался таскать свои листки и пускать их в народ безденежно, и что призывал государя убить. А отчего таковое ожесточение в нём явилось, не сказывал. Оговорил многих, и бояр, и духовных. Монах Матвей показал: Талицкий пришёл и его келью, и принёс тетрадку об исчислении лет, и говорил: «Питаться стало нечем, а вы чего спите? Пришло последнее время: в книгах пишут, что будет осьмой-то царь антихрист, а ныне осьмой-то царь Пётр Алексеевич, он и есть, стало быть, подлинный антихрист».

Гришку Талицкого казнили, а его соумышленников сослали в Сибирь. Но слухи не умолкали.

На Москве явился некий проповедник, объявивший новое летосчисление, введённое по указу царя, антихристовым. И будто конец света близок, а возвещён он будет с приходом на Русь шведского короля Карла. И будто сей Карл есть провозвестник антихристов. И в решающей битве между ним и царём Петром победит оный Карл, и тогда наступит антихристово царство. Войско-де Карла сильней, а потому к нему переходят многие, и будто ему уже передались малороссийские казаки во главе со своим гетманом.

Того проповедника не удалось схватить, потому что его укрывали в народе. Пётр по обыкновению ярился, обличал князя Фёдора Юрьевича Ромодановского в бездействии. Князь оправдывался, что и сыщиков своих настропалил, и награды обещал — по пяти и даже по десяти рублёв тому, кто укажет на клеветника и злоумышленника. Но всё было бесполезно: проповедник был надёжно ухоронен.

Головин заехал к князю Михайле Черкасскому.

— Слышь, князь Михаила, Гришка-то Талицкий сватал тебя в писаниях своих на царство. Мол, ты милостив и добр, за тобою люди будут в сытости да праздности.

— Слыхал я, слыхал. Но в том неповинен, с Гришкою не якшался. А что люди мои ему сказывали, то мне неведомо. Докладал мне конюх Антип, что однажды наведывался Талицкий ко дворне и говорил смутительные речи. Но люди ему не вняли, а дали от ворот поворот. А что они мною довольны, это истинно так. Я их не неволю, содержу в милости. Ни один из моих вотчин не убег, им другой господин без нужды.

— Сколь не стараемся, не можем искоренить злонамеренные слухи про царя-антихриста.

— Народ языками мелет невесть что. И языки всем урезать не можно. А что тягот много взвалено, это верно. От тягот и олухи.

Головин развёл руками:

— Сам знаешь, война что молох: жрёт, жрёт и никак не насытится. Связал себя государь по рукам и по ногам войною да союзом с Августом. Союзник же сей ненадёжный, норовит поболе взять, а ничего взамен не дать. А государь наш прост и добр: прилепился к Августу и не отлепится, как его ни отвращай. Последние деньги из казны ему отдал. Мы ныне побираемся яко нищие — кто пожертвует на алтарь отечества. От купцов да от бояр, тех, кто побогаче, займаем без отдачи.