С Петром в пути

В этом же духе выражался и шведский министр Пипер — второе лицо после короля: «Царь никогда не поставит королю таких условий, которых король с большим успехом добился силой своего оружия. Кроме того, недостаточно для безопасности шведской короны только того, что царь возвратит захваченное, даст компенсацию за причинённые убытки или для безопасности Швеции освободит ту или иную область или провинцию. Нет, главнейшее и наиважнейшее для шведской короны — сломить и разрушить московитскую мощь... Поэтому нигде не может быть заключён мир успешней и надёжней, как только в самой Москве».

Хвастливые эти заявления шли от самого короля, самонадеянность которого достигла апогея после победы над Августом. В Европе всё это раздувалось и принималось за чистую монету. Шведская армия считалась непобедимой, и её выставляли как образец для подражания.

Сам же Пётр предписал своим военачальникам маневрировать и генеральной баталии не давать, выжидая выгоднейшей позиции, дабы избежать потерь. Он явил себя как прозорливый и мудрый полководец, искавший не славы, а победы.

Из Гродно Пётр отошёл в Вильно. Ему представлялось, что Карл повернёт на север — на Новгород, Псков и Ригу, чтобы затем достичь устья Невы и выбить оттуда русских. В том числе и из петровского парадиза, о котором был уже наслышан. Но шведы повернули на восток.

Тут Пётр применил новую тактику, которая с успехом была перенята потомками: уничтожать всё на пути Карла, устраивать препятствия и засады. Шереметеву он писал: «... вели забирать с собою быков и овец... Дороги от Пскова до Смоленска всё засечь... гораздо накрепко. Неприятель от Гродни рушился, и наша кавалерия, перед ним идучи, тремя тракты все провианты и фуражи разоряет и подъездам его обеспокоивает, отчего он... великой урон в лошадях и людях имеет...»

Всё было бы ничего, кабы не бунт на Дону. Казачья вольница привечала беглых. Их становилось всё больше, и Пётр задумал гнездо сие искоренить и беглых возвратить по принадлежности. Сказано — сделано. В поход на Черкасск — столицу Войска Донского — был отправлен с малыми силами генерал князь Юрий Владимирович Долгоруков, он там повёл себя как каратель: жёг, убивал и вешал. Даже младенцев.

И Дон поднялся. Бунт возглавил войсковой атаман Кондратий Булавин. Подымались станица за станицей, деревня за деревней, село за селом. Долгоруков был убит, его отряд уничтожен. Пламя бунта разгоралось. И тогда царь озаботился. Он послал на Дон целое войско во главе с братом убитого Василием Долгоруковым. Ему было предписано: «...жечь без остатку, а людей рубить, и заводчиков на колесы и колья, дабы сим удобнее оторовать охоту к приставанию воровства у людей, ибо сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть».

Тушение огня длилось долго — почти два года. И если вначале под командою Василия Долгорукова было семь тысяч, то к концу кампании потребовалось карательного войска 34 тысячи. Бунт был задавлен не только снаружи, но и изнутри: богатое казачество и старшина с самого начала боролись с повстанцами. Часть восставших утекла за рубеж — в турецкие владения. Булавин погиб в одном из сражений.

Меж тем войско Карла продолжало своё продвижение на восток. Петру доносили: шведы переправились через Березину.

Как быть дальше? Пётр, натешившись в парадизе, известил Шереметева: «Скоро буду к вам». И тут же приписал: «...прошу, ежели возможно, до меня главной баталии не давать».

Весна с её распутицей задержала Карла. Он ожил летом и задумал разбить дивизию Аникиты Репнина, окопавшуюся на берегу речки Бабич. Ночью шведы втихаря переправились через речку и напали на русских, того не ожидавших. Бой был стремителен, потери велики, отступление скорым. Пришлось оставить десять пушек, что при слабости артиллерии было существенным уроном.

Пётр приказал нарядить кригсрехт — военный суд над генералами Репниным и Чамберсом. Его возглавили Шереметев и Меншиков. Приговор был суров: Репнин был лишён чина и звания и обязан возместить убытки. Он стал рядовым солдатом, но вскоре доказал мужество и храбрость и был восстановлен в прежней должности.

Это был последний успех шведов. Они были оторваны от своих баз, испытывали недостаток во всём, особенно в провианте и фураже, равно и в огневых припасах. Солдаты рыскали по деревням в надежде чем-нибудь поживиться, но по приказу царя всё было угнано и разорено.

Вскоре последовала победа пехотных батальонов под командою Михаилы Михайловича Голицына. Шведский генерал Роос допустил тот же просчёт, что и Репнин, расположив свои полки на берегу реки в тесноте и без укрытий. Это приведёт к полному разгрому: шведы потеряли три тысячи человек и весь свой обоз.

Понимая, что в этих лесных краях его войско ожидает полная бескормица, Карл принял решение повернуть на юг. Он был обнадежен Мазепой, к тому времени уже открыто изменившим царю. Король надеялся, подкрепившись меж тучных нив и селений и запасшись всем нужным, снова повернуть к Москве. Так оно, вероятно, и замышлялось. Так понимал и Пётр. Он неожиданно вызвал к себе Шафирова.

— Будь при мне. Взамен Фёдора Алексеича, царствие ему небесное. Так мне его не хватает! — с непривычной откровенностью признался царь. — Умел советы подавать, умел разумно бумаги составлять, умел с иноземцами якшаться. Я на тебя гляжу и словно в зерцале его отражение вижу. Будь при мне, — повторил Пётр. — Кажись, наступило решительное время нам с Карлусом схлестнуться.

— И я так полагаю, государь, — потупившись, произнёс Шафиров. Он был взволнован, даже потрясён. Он понял, что государь ценит его за истинно дипломатический ум, как ценил его Головин, за знание многих языков, за быстроту соображения, но никак не думал, что захочет приблизить к себе. Утрата Головина казалась ему невосполнимой. И вот надо же — он оказался на его месте. Головкин был приближен и возвышен как постоянный спутник Петра. При этом он любил повторять: «Головин — голова, а Головкин — головка». Но уж теперь места определились: Головкин занял место канцлера, а он, Шафиров — подканцлера, то бишь вице-канцлера.

С тою же откровенностью Пётр объяснился:

— Сам понимаешь, выше поднять тебя не могу — бояре наши роптать начнут: крещёного жидка в люди вывел, статочное ли то дело? Мы-де родовиты, наши предки пред отечеством заслуги великие имеют. А он что? Родовиты, да мордовиты, — Пётр хохотнул, — вот и вся ихняя амуниция. Языков не знают окромя говяжьего, — и он снова хохотнул, — роптанье их мне знаешь где? — и он ткнул пальцев в низ живота. — А всё ж гусей дразнить не след.

И, торопливо переменив тему, как бы посчитав её исчерпанной, заговорил о том, что его волновало:

— Брат Карлус, полагаю, изнурён и токмо изменником Мазепой обнадежен. Кабы не бунт, не булавинцы, казаки противу него поднялись бы, да и я не отрывал бы полков на его утушение. Теперь же главная забота — как мускул нарастить, дабы над шведом наверное верх взять. Новый набор объявлен, однако ж рекруты ещё не войско. На иноземцев всецело положиться не можно, а в доморощенных офицерах недостаток.

— Надо бы школы учредить, государь, — неуверенно произнёс Шафиров.

— Давно об этом мыслю. Покамест в Москве Навигацкое училище — флот и вовсе безлюден, а ему расти и расти. Но всё до времени надобно отложить — швед на пятки наступает. Сказывают шпики, будто генерал Левенгаупт с великим обозом из Риги выступил, дабы королю помощь подать. При нём корпус из лифляндов да шведов. Надо бы в точности о нём уведать. Верно, нам с ним сшибиться придётся.