Сага о бескрылых

— Я его цепью заякорил, — кивнул оборотень-десятник в сторону лежащей в отдалении фигуры.

Приходилось рисковать: Укс должен был исчезнуть, и ждать темноты было никак нельзя. Впрочем, Лоуд в обличии десятника чувствовала себя комфортно, а к фальшивому грузу никто лишний раз не подойдет — привыкли его обходить от греха подальше.

Вернулись гребцы с пресной водой, заправили котел двумя горстями до тошноты надоевшего ячменя, кинули для навара скромный кусок рыбы. Фухл красочно рассказывал о том, как ушлые парни с «Двуглазки» отыскали дикую грушу, да ободрали все ветки с еще зелеными плодами — один ствол торчать остался. Заговорили о «Луне», где по слухам экипаж каждый день жрал конину падших кавалерийских скакунов — везет же братьям. В общем, гребцы чесали языками как всегда перед ужином. Лоуд напомнила себе, что сегодня чревоугодничать не придется, оглянулась. Ага, груз в ширине прибавил — вернулся, значит, хозяин.

— Чего застряла? Компания шибко веселая?

— Ну, в морды иногда глянуть тоже интересно.

— Сиди уж, скульптор кривоногий.

Лоуд пристегнула к своему ошейнику цепь, вытянулась на плаще, а к костру пошел настоящий десятник. Оборотень с отвращением оценила свою нижнюю конечность — ну да, кривая, за этот день красивее не стала. А кто виноват? Кто облик грузу такой поганый выбрал? Ладно, поспать пока нужно. Грузчик доволен — значит, дело будет.

Две миски жиденькой похлебки аккуратно вылили под камень.

— Как назло, там кусочек мякоти попался, — печально отметила оборотень.

— Ублёвое дело, — равнодушно пробормотал Укс. — Когда начнется, не попадись. И на разбодяженый нэк напирай, должны поверить…

Началось чуть раньше, чем планировали заговорщики: в некоторых экипажах еще не успели порции нэка раздать. Ну, ничего, первые неприятности братья на дрянной ячмень что в похлебку попал, списали. Лоуд, чувствуя в животе приятное тепло от своей двойной нормы эликсира, с любопытством наблюдала, как начинают маяться моряки. Что, не ждали, прихвостни храмовые? Сейчас еще не то будет. Грузчику, которого мучило побочное действие нэка, наблюдать было сложнее.

— Ты представь пару жриц, из самых опытных, — посоветовала оборотень. — Как раз самое время. Этакие жирненькие, сальненькие, сроду не купавшиеся…

— Иди ты, шмонда проклятая… — Укс отполз в сторону и действительно сблевал первым. Нет, первым был Фухл, потом арха скрючило…

…Красивый был вечер. Лоуд очень жалела, что глотки резать нельзя: ведь сотни беззащитных морячков вокруг: хоть на выбор ножом играй, хоть на всех подряд развлекайся. Конечно, не все храмовые отравились. Какие-то экипажи успели набрать воды до того как Укс у источника повертелся, кто-то из моряков в наряде стоял, у кого-то брюхо покрепче оказалось. Да и маловато снадобья в запасах у десятника хранилось, а то бы и кончился в тот вечер славный поход Храмового флота. Но все равно было весело. Лоуд, меняя облики, бродила меж вытащенных на песок униров, меж угасающих костров и моряков, на песке корчащихся-копошащихся. Сама шаталась, стонала болезненно, свой голос в хор отчаяния с чувством вплетая. Страдали братья, жалкий ужин на песок извергая изобильно и многотрудно. Ползала рядом хитроумная оборотень, лживо кашляла, меж стонов горестных о разбавленном и нечестном нэке богам и братьям жалуясь. Потом уж и ей самой мычали страдающие моряки о штабном предательстве, о том, что нарочно барку с правильным эликсиром штаб-братья утопили. Все как Грузчик предсказывал…

Выла темнота тысячеголосой болью, проклятьями и рвотой захлебывалась, билась в конвульсиях. Оборотень посмотрела и на умирающих. О ядовитой воде в источнике уже догадались — пытались бьющихся в агонии братьев отпоить морской водой с песком и пеной. Налетали штормовые волны, сбивали людей на ногах едва стоящих, уносили в море…

Лоуд вернулась к «Фосу». От Грузчика, видать, призраки жутких храмовых жриц отступили, сидел, слабо и мечтательно улыбался, издали наблюдая, как Фухл издыхает и остальные товарищи корчатся.

— Было бы у тебя яда побольше, извели бы мы сегодня флот, — сказала Лоуд, присаживаясь рядом с десятником. — И был бы то славный подвиг.

— Не обманывайся. Человек — тварь чудовищно живучая. А если железом оружия их добивать, так они только скорей опомнятся. Не мечтай, долгая это работа — землю чистить.

Оборотень хотела сказать, что он сам слишком много о геройском выдумывает, но не стала. Ночь хорошая, что ее портить?

Сползался к неподвижным телам экипаж «Фоса», десятник на песок презрительно сплюнул, двинулся к товарищам. Едва тащился на четвереньках, голова бессильно свешивалась — умеет дарк лицедействовать, хотя и не оборотень.

Лоуд повалялась на плаще, отдохнула. Тучи разошлись, ярко светила Луна и звезды, заглядывала в полумертвый лагерь любопытная Темная Сестра. И лишь прибой гудел устрашающе, взлетал во тьме белой пеной, предчувствовал, что не все еще закончилось.

Наконец, невнятно закричали в лагере. Началось. Гребцы шли к штабным палаткам. Лоуд усмехнулась, поправила свою набивную «куклу» под плащом и нырнула во тьму.

Полное оцепление у ослабевших штаб-братьев держать уже не получалось, сгрудились у костров, освещающих вход в палатки. Десятка два охраны, что еще могли на ногах держаться, угрожающе ощетинились копьями — наконечники нелепо раскачивались — твердо стоять в ту ночь мало кто мог. Еще с полусотню штабных, лежали и сидели на песке, бледные и облеванные, но с оружием. Вот у стекающихся к штабным кострам измученных братьев-гребцов, кормчих и архов, оружия почти и не имелось. Куда тут копье тащить или за топор браться, когда собственные голова да задница непомерной тяжестью кажутся? Не драться шли рядовые братья, за справедливостью они шли. Ну, это дело поправимое.

Лоуд пробралась с тыльной стороны палаток, прислушиваясь, приглядываясь, переступая через лежащие на земле тела. Иные не дышали, но чаще стонали и кашляли, пытаясь очистить желудки, ядом обожженные. Оборотень не скрывалась — кого запомнят? Такого же штаб-брата с медным знаком на груди? По ту сторону ряда палаток начали хрипло требовать сотней глоток:

— Нэка! Нэка всем!

Набирал силу крик, уж большим хором там орали. Сколько же здесь сотен? На тысячу, пожалуй, не наберется — уж очень многие без сил лежат. Лоуд выглянула из-за палатки — спины стражи, густеющая толпа пошатывающихся гребцов, рты распахнутые:

— Нэка! Нэка! Настоящего!

Верят. Верят, что истинный, правильный эликсир Храма, от всех бед спасет и защитит. Известное дело — свой яд, он лучший, он любимый. Выбрав палатку, оборотень огляделась и полоснула полотнище клинком — ткань легко разошлась. Хороший нож достался, спасибо Мастеру. Лоуд заползла внутрь: колебался огонек крошечного светильника, циновки разостланы, плащи, даже подушки есть. Скорчился штаб-брат, судя по рубашке, не из простых, кашлял отравой. Второму получше: полусидел, глянул на гостя — оборотень уже обличье штабного полусотенника надела, — штаб-брат руку приподнял, сказать что-то собрался. А к чему слова в столь чудную ночь?

Волосы у штабного были сальными, а кричать у него сил не было. Лоуд поудобнее откинула мужскую голову, без спешки провела клинком по горлу. Нет, хороший нож, хороший. Второго штаб-брата ударила под лопатку — этот может и сам сдыхать собрался, но на всякий случай нужно помочь…

Снаружи крики подзатихли — кто-то там говорил, голос напрягая. Сотник какой-то из штабных. О долге, клятве, Святом Слове, чести братской… Уговаривают толпу полудохлую. Это правильно. Человек без обмана никак не может, ему налгать полную мерку каждый день надлежит…

Лоуд стряхнула с клинка кровь, огляделась. Плохо, нет ничего подходящего. Пришлось выползать из палатки. Брели из темноты какие-то фигуры, шатались, вот штабной пытался встать, на копье опираясь. Оборотень тоже за живот ухватилась, проковыляла во тьму. Подходящий бочонок отыскался только у четвертой палатки. Пришлось назад тащить.

— Нэка! Истинного нэка! — скандировали у костров. — Всем нэка, сейчас!

Хорошие слава. Сейчас сделаем. Нэка для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным