Сага о халруджи. Компиляция. Книги 1-8

Холод стоял такой, что чугунные сундуки с горячими угольями, которые должны были греть кареты в пути, остывали за час. Укутанные в шубы и меха всадники проявляли чудеса стойкости, с трудом выдерживая до почтовых станций, где меняли коней и отогревались. Для экипажей герцога Эйдерледжа были заранее выкуплены все лошади до Бардуага, что вызывало недовольство остальных путников, передвигающихся на перекладных. Но с людьми Зорта не связывались, а гербовая карета графа Эстрела и подавно отбивала желание спорить.

Обе кареты были тщательным образом подготовлены к зимней дороге. В одном экипаже ехал граф Георг Эстрел, его адъютант Уил Рокер, капеллан Карлус Рейнгольд и Томас Зорт. Вторая карета была «женской» – в ней тряслись Дэйра, Марго, Ирэн Карлбири и ее горничная Лора. Обе повозки изнутри были обиты соболем и шерстяными подкладками, а снаружи позолочены и украшены росписью. Чугунные сундуки с угольями, медные фляги с горячей водой, жаровни для обогрева рук и нагретые камни заметно увеличивали вес повозок, снижая скорость, но без них «высидеть» было невозможно. Те, кто путешествовал верхом – капитан Говард Белиорский, четыре стражника и Нильс – по очереди забирались в кареты то к дамам, то к графу, чтобы проехать до следующей почтовой станции немного в тепле. Кучера и форейторы, которые менялись вместе с животными на станциях, так как лучше знали местную дорогу, держались, но проклинали холод, который, по их словам, никогда не был таким ядреным в декабре. Как там себя чувствовали кони, было непонятно, но кучера заверяли сердобольных дам – в частности Марго с Лорой, что лошадки бывалые, ко всему привычные.

И хотя в каретах имелось все, чтобы сделать путешествие знатных господ хоть немного терпимым – постель, погребок с продуктами, книги и даже посуда, путники с нетерпением ждали почтовых станций, чтобы размять ноги, не рискуя их отморозить.

Дэйра, погрузившаяся в себя после того, как за ее каретой закрылись ворота родного замка, была единственным человеком, который не страдал от холода. Однако видя, как мерзнут остальные, девушка предпочла молча кутаться в шубу и не выделяться. Она и так привлекла к себе слишком много внимания, результатом чего стала ненавистная поездка в столицу. Поклявшись себе, что больше никогда и нигде не проявит чудаковатости или странного поведения, Дэйра сосредоточилась на пути, умоляя всех известных богов и духов сделать дорогу короче. И хотя вернуться домой к новому году – ее любимому празднику, она все равно не успевала, девушка успокаивала себя тем, что вторую половину января, которую донзары называли Снежным Лютом и отмечали не менее пышно, чем канун нового года, она точно встретит в Эйдерледже.

Амрэль преподал слишком хороший урок, чтобы его забыть. Накануне отъезда она долго думала, много разговаривала с бабушкой – тщательно укрывшись в саду от любопытных глаз и ушей, а также с Поппи – уже у себя в покоях. Вывод был один – нужно признать ошибки и больше их не повторять. Дэйре нужно было стать невидимой: для Лорнов, родителей, гувернанток, подруг, вабаров. Мать была права – достаточно кормить сплетнями королевский двор. Дэйра должна была измениться.

– Ты не можешь сломать себя, – шептала Поппи, поглаживая ее голову, пока Дэйра рыдала у старой донзарки на коленях. – Но кое-что сделать можно. Ты должна убедить всех, что стала другой. Носить маски, моя девочка, это тяжкое бремя, но, когда нет выхода, маска становится спасением. У тебя ее еще нет, но я научу, как сделать себе другое лицо. Смотри на тех, кто рядом, и бери у каждого понемножку. Украшай свою маску, лепи на нее все, что нравится людям, крась ее в яркие краски, пусть она радует всех, кто будет на тебя смотреть. Не снимай ее никогда, не доверяй никому – ни миру, ни тем, кто в нем живет.

Совет Дэйре понравился, и первую неделю пути она провела за работой. Наблюдала за Ирэн и горничными, поглядывала из окна кареты на стражу, с жадностью всматривалась в путников, которые встречались на почтовых станциях и в дороге. К новому году люди спешили навесить родственников, друзей, побывать на ярмарках и гуляньях, поэтому на Белопутье царило оживление. Кареты, повозки, телеги тянулись со всех сторон, сталкиваясь на узких участках дороги, где кучера начинали любимую игру – кто кому должен уступать. Правда, каретам Эстрела и Зортов уступали без споров. Патрули и стража встречались тоже нередко, что радовало, потому что о разбойниках и лесных бандах болтали с не меньшей охотой, чем о скорой войне с донзарами.

А еще говорили о том, что зима будет лютой, что весна не придет, а в следующем году наступит конец света.

Дэйра всматривалась в лица, слушала разговоры, наблюдала и старалась молчать, потому что, чем дальше они отъезжали от Эйдерледжа, тем говорливее становилась старая герцогиня, чей голос звучал только в ее голове. Бабуля успокаивала, утешала, напевала причудливые мотивы и ругала старую Поппи за дурные советы. По словам Софии Зорт, Дэйре не следовало притворяться другой, потому что другой она была с рождения, а попытка нацепить чужое лицо приведет к еще большому бардаку в ее голове. Дэйра бабке не возражала, но оставалась при своем мнении. До самого Майбрака она собиралась молчать и открывать рот только при крайней необходимости.

Помимо разноголосья в голове Дэйры шума хватало и снаружи. Колеса скрипели, разбитые на ямах рессоры стонали, да и сами кареты трещали со всех сторон, словно протестуя против бардуажского бездорожья. К мерному стуку лошадиных копыт Дэйра скоро привыкла, а вот к звуку хлыста и голосу кучера, который болтал со стражниками – так и не смогла. Когда на очередной станции кучера поменяли, она поняла, что радовалась преждевременно – новый оказался еще болтливее, в результате, его прибаутки еще долго крутились у нее в голове, усиливая царящий в ней хаос.

«Тело довезу, а за душу не ручаюсь», – приветствовал пассажиров новый возничий, после чего Марго пришлось принимать сердечные капли. «Плохая стоянка лучше доброго похода», – говорил он же, когда у одной из карет таки отвалилось колесо, и они застряли на ветхом мосту, скрипящем от любого неверного движения. «Шибко ехать – не скоро доехать», – отвечал наглый донзар, когда Говард Белиорский попросил его ускориться из-за наступающих сумерек. Но коронным высказыванием кучера стала реплика, которую тот бросил, когда у капеллана прихватил живот, и экипажу пришлось ждать, когда священнослужитель найдет подходящий куст посреди огромного луга, через которое тянулось Белопутье. «Выйдешь утром в поле срать, далеко тебя видать», – философски заключил кучер, глядя на то, как бедный Карлус, так и не найдя укрытие, пристроился в жухлой траве.

Дэйра не выдержала и накричала на кучера, который отчего-то перепугался так сильно, что не проронил больше ни слова до самой почтовой станции. А она ведь даже не собиралась его ругать, думала вежливо попросить заткнуться, но крик вырвался сам собой – так же неожиданно, как покраснели шрамы на лбу, став горячими, словно раскаленные обручи. Запоздало вспомнив, что не одела шапку, Дэйра спряталась в карете и, накрывшись одеялом по самые глаза, больше не высовывалась.

Бесснежный декабрьский пейзаж наводил на воспоминания. Большей частью дорога петляла по лесам, где деревья-исполины скребли небо корявыми, черными ветками, к которым от земли длинными нитями тянулись лианы. Иногда открывались равнины, поросшие чахлым кустарником и бурьяном, и тогда Белопутье становилось еще тоскливей. Изредка встречались причудливые нагромождения наполовину вросших в землю камней, которые были единственным напоминанием о скалах, оставшихся далеко позади. Те немногие донзарские деревни, что располагались у дороги, напоминали эти камни, потому что были такими же застывшими во времени. Казалось, что наступившая зима придавила домишки в землю по самые крыши. Редко в каком окне горела свеча, в воздухе не пахло дымом из печей, а случайно оказавшиеся на пути донзары глядели хмуро и затравленно. Беднота донзарских общин в Бардуаге, о которой Дэйра слышала от Стэрна и Поппи дома, не была вымыслом. «Стоячая вода гниет, принося болезни и смерть», – сказала как-то Маисия, когда на кухне в замке болтали об очередном восстании донзаров. Дэйре ее слова запомнились.

На третий день пути Дэйра поняла, как сильно была привязана к людям, которые всегда незримо присутствовали в ее жизни. Поппи, Стэрн, Норад, Маисия, знакомые служанки из кухни, стражники, конюхи и другие – всех их не хватало. Как ни странно, но по «свите» из подружек и родственникам, например, о матери она не скучала. А вот отец вспоминался часто. Наверное, он уже вступил в чагарские земли и сейчас направлялся с данью к столице ханов – желтому городу Армурату. Пусть боги вернут его обратно, пусть слухи о войне останутся только слухами.

Как ни странно, но думала она и об Амрэле Лорне. Этот человек всколыхнул потаенную часть ее души, которую она тщательно прятала от себя самой и окружающих. Каждая встреча с ним вспоминалась особенно отчетливо, требуя нового осмысления ее поведения. То, с какой насмешкой Лорн глядел на полураздетую Дэйру в Пещере Радости, заставило ее желать создать маску, как можно скорее, – чтобы ее не боялись, не презирали, не называли сумасшедшей. Дэйра знала, что была нормальной, куда «нормальнее» той же Ирэн или брата Томаса, оставалось доказать свое право быть «на равных» с остальными. Она была уверена, что, окажись в пещере на ее месте Ирэн, Амрэль не упустил бы случая воспользоваться приготовленным ложем. Бабушка убеждала Дэйру, что все обернулось неплохо, и, если бы у Амрэля и Дэйры случилась бы «радость», она сейчас чувствовала бы себя куда отвратительней. В замке девушка охотно согласилась с умершей родственницей, но сейчас, трясясь в карете под грудой одеял, с трудом сдерживала слезы.